Сироты вечности. Дэн Симмонс
целых полторы тысячи лет и лишь теперь рискует окончательно загнуться от приступа аллергии, вызванного современной наукой.
Брат Фредди не сомневался, что сейчас его хватит удар.
– Но ад-то кто возьмется перекраивать? – трагическим тоном возгласил Ванни Фуччи. – В нынешнем столетии немцам это почти удалось, но они потерпели крах прежде, чем их идеи успели закрепиться в массовом сознании. Так что у нас в аду все по-старому. Все те же вечные пытки. В вашем мизинце на ноге, в вашем аппендиксе смысла и то больше.
«Это же, наверное, демон», – осенило наконец брата Фредди. Сорок с лишним лет он проповедовал, устрашая паству демонами, рассказывал о свойствах демонов, искал демоническое влияние во всем, начиная с рок-музыки и заканчивая постановлениями Федеральной комиссии связи. Демоны, учил он, повсюду: в школах, в компьютерных играх, на логотипах кукурузных хлопьев. Фредди считался одним из главных экспертов по демонам во всей стране и сколотил на этом немаленькое состояние. Теперь же прямо перед ним сидел человек, вполне вероятно одержимый демоном, а возможно, и сам являвшийся таковым, и эта мысль брата Фредди почему-то немного смущала. Ничего подобного он в жизни своей не видел, разве что когда у жены преподобного Джима Бэккера, Тэмми Фэй, разыгрались «демоны-шопоголики». Это было еще до скандала с их семейкой.
Брат Фредди схватил левой рукой Библию, а правую грозно воздел над головой Ванни Фуччи.
– Изыди, Сатана! – заголосил он. – Изгоняем тебя, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный… Изгоняем! Из этого благочестивого места! Именем и добродетелью Господа нашего И-и-и-и-суса! Именем и добродетелью Господа нашего И-и-и-и-суса!
– Заткнитесь, – отозвался Ванни Фуччи и посмотрел на золотые наручные часы. – Самого главного я еще не сказал, а времени в обрез.
Брат Фредди так и остался сидеть с воздетой правой рукой. Правда, через минуту она затекла, пришлось ее опустить. Зато с Библией он не расстался.
– Мое преступление было сугубо политическим, – продолжал Фуччи, – хотя узколобый флорентиец и запихал меня в болджию для воров. Да-да, вижу – вы не имеете ни малейшего понятия, о чем это я. В те времена сражались между собой черные и, чтоб их, белые гвельфы. Больше трети своего треклятого «Ада» Данте посвятил этому политическому противостоянию. Конечно же, сегодня никто не помнит, за что боролись обе партии. Через семьсот лет ваших республиканцев и демократов тоже помнить не будут. Так вот. В тысяча двести девяносто третьем году мы с друзьями ограбили ризницу Пистойского собора. Нашей партии нужны были деньги. В числе прочего украли чашу для причастия. Но нет – я загремел в Дантов ад не из-за ничтожного ограбления, в мои времена такое было обычным делом, как у вас супермаркет обчистить. Нет, я загремел в седьмой ров восьмого круга ада только потому, что я был черным гвельфом, а Данте – белым. Нечестно, дьявол вас всех дери!
Брат Фредди закрыл глаза.
– Целая вечность в канаве, полной дерьма и раскаленных