Разбитое зеркало (сборник). Валерий Поволяев
много, – с хакеньем вогнал лезвие под густой травяной куст, с хрустом подрезал корни, – лежать в земле приятно.
Старший лейтенант подивился: какое значение имеет сейчас эта ерунда? Приятно лежать, неприятно… Тьфу! Главное, что Володьки этого уже нет. Нету! И не будет никогда. Горшков почувствовал, что у него сами по себе раздражённо задёргались уголки рта. Водитель полуторки выдохся быстро, воткнул лопату в землю и ухватился обеими руками за поясницу.
– Охо-хо-о… Ноет, проклятая, – пожаловался он старшему лейтенанту, лицо его стало плаксивым. – Пуля засела в прошлом году, так её и не вытащили.
Старший лейтенант перехватил лопату, примерился, но копать ему не дал Мустафа.
– Не царское это дело, товарищ командир. Дайте-ка!
Работал Мустафа сноровисто, ловко, только земля отлетала в сторону непрерывно, не прошло и получаса, как могила была вырыта.
Водитель полуторки, увидев это, захныкал вновь, хныканье быстро перешло в хриплый, забитый мокротой вой.
– Воло-одька!
– Мустафа, обыщи разбитый грузовик, может, какое-нибудь полотно найдётся? – не обращая внимания на вой водителя, приказал старший лейтенант. – Неудобно хоронить человека без какой-либо домовины.
Мустафа понимающе кивнул.
– В кабине посмотри, под сидением. Наверняка у шофёра была подстилка… Когда он забирался под грузовик чего-нибудь отремонтировать, то, как пить дать, подстилал что-то под себя…
Под сидением действительно нашлась пропахшая бензином, в пятнах мазута, в нескольких местах проткнутая осколками подстилка. В неё и завернули то, что осталось от неведомого Володьки Макарова.
Водитель полуторки вновь не сумел сдержать себя, заплакал, затряс плечами, потом заревел в голос – у Горшкова даже сдавило горло.
– Тихо ты! – рявкнул он на водителя. Тот подёргал плечами ещё немного и умолк. – Лучше дощечку какую-нибудь найди – на могиле надо надпись оставить.
Размякший, будто разварившийся, враз сделавшийся рыхлым водитель полуторки, слепо шаря пальцами по воздуху, пошёл к своей машине.
Несмотря на размякшесть и то, что он вроде бы ничего не соображал, водитель довольно быстро отыскал чистую, аккуратно, без заусенцев, обрезанную фанерку, притащил её к старшему лейтенанту.
– Вот.
Могила к этой поре уже была закопана, Мустафа деликатно обшлёпывал её лопатой, лепя аккуратный земляной холмик. Горшков расстегнул свою полевую сумку. Там, в отделении для ручек-самописок, у него гнездились два толстых карандаша – трофейные, чёрный и красный.
Старший лейтенант выдернул красный карандаш. Нарисовал наверху на фанерке звёздочку – обозначил, что здесь похоронен военный человек.
– Как, говоришь, фамилия твоего земели была? Макаров?
– Так точно, Макаров, – горестно кивнул водитель полуторки. – Володька.
– А отчество его как?
Лицо водителя сделалось недоумённым.
– Отчества не знаю. Ведь мы же никогда не обращались друг к другу отчеству… Только по именам. Эх, Володька!
– Всё,