Бичо-Джан. Лидия Чарская
* *
Солнышко уже начало уходить за горы по ту сторону Алазани, когда гости князя Павле стали разъезжаться. Все твердо помнили, что к ночи гостеприимный хозяин должен пуститься в дорогу, и поэтому не хотели задерживать его. Вано и Давидка тоже должны были ехать в своей двухколесной арбе, запряженной волами и теперь доверху нагруженной целой грудой всевозможных подарков, без которых щедрый владелец алазанского поместья никогда не отпускал своих родственников.
Но до отъезда еще оставалось добрых два часа, и князь Павле предложил своим гостям хорошенько выспаться, отдохнуть перед дорогой. Их отвели в небольшую беседку, устроенную на берегу пруда, всю обвитую виноградными цепкими ветвями.
В этой беседке, чудесно приютившейся в тени зеленого навеса, в жаркие летние ночи спал князь Павле вместе с сыном, спасаясь от духоты. Теперь ее отдали в распоряжение гостей. Сам же хозяин примостился на широкой тахте, вынесенной на плоскую крышу дома, устланную коврами и обведенную перилами. Пуская дым из длинного тонкого турецкого чубука, он тихо разговаривал с Кико, успевшим уже переодеться в свой повседневный костюм.
– Ну, соколенок, завтра с восходом солнца ты отправишься в горный замок. Ты рад этому? – спрашивал князь Павле сына.
Кико улыбнулся, сверкнув своими белыми, как сахар, зубами.
– Конечно, рад, отец.
– А ты будешь вести себя разумно, не будешь отдаляться от замка, не станешь скакать на диких конях над безднами – словом, будешь беречь себя?
– Я постараюсь, отец, – отвечал Кико, сознавая всю трудность подобного обещания.
Ах, как они мечтали с Шушей носиться по горным тропам!
– Отец… – нерешительно начал Кико, и глаза его заискрились мольбой, – а если кони не будут слишком дики, а горные тропинки будут не чересчур круты и узки, ведь мы с Шушей можем немножко поноситься в ущельях? А?
И мальчик лукаво прищурился.
Квязь Павле засмеялся и потрепал сына по черной головке. Он был против того, чтобы расточать ласки и нежности сыну: «Кико не девочка, и не годится приучать его к бабьим нежностям», – часто говорил князь. Но это не мешало ему горячо и сильно любить своего единственного сынишку, лучшее сокровище, которое он имел на земле. Перед двухнедельной разлукой князь Павле разрешил себе некоторую вольность: он положил руку на головку мальчика и любуясь смотрел на смуглое личико сына. «Весь в мать! Только глаза иные… глаза князей Тавадзе, синие, как наше кахетинское небо, – думал князь. – О Гемма, как грустно, что ты не видишь нашего бичо-джана… Зачем ты так рано покинула нас!» Но тут князь Павле точно опомнился сразу: «Не надо, чтобы дети замечали признаки малодушия у старших», – сказал он мысленно сам себе и тут же, шутливо взъерошив черные кудри Кико, весело сказал:
– Я думаю, что моему соколенку не надо говорить об осторожности, которую необходимо соблюдать в горах. Мой Кико благоразумен, чтобы не беречься, не правда ли? И от замка он не станет отъезжать далеко. Ты мне это обещаешь, Кико?
– Да, отец.
– Помни,