Дом шалунов. Лидия Чарская
нянчила Фроська. По большей части они гуляли в это время в городском саду, с двух часов до самого обеда. Пошли гулять туда и накануне, все трое: Жоржик, Ника и Фроська. А вернулись только Жоржик с Фроськой вдвоем: Ника пропал!
Екатерина Александровна, узнав о случившемся, побледнела и залилась слезами. Позвали дворников, велели им искать Нику. Позабыв про обед, сама Екатерина Александровна поехала в полицию заявить о пропаже Ники. Потом вернулась домой, отдала какие-то приказания и, взяв извозчика, вдвоем с няней снова поехала искать Нику по всему городу. Вернулись поздно ночью, обе заплаканные, измученные. Вернулись без Ники.
Фроську не упрекали, не бранили. Только Екатерина Александровна не могла ее видеть больше и все махала на нее рукой, чтобы Фроська к ней не подходила. Фроська голосила на весь дом, как в деревне бабы голосят над покойниками. Всю ночь никто не ложился, все ждали Нику. Вот-вот, думали, приведут. Дрогнет звонок, и он вбежит, такой черноглазый, розовый, хорошенький. Но никто не приводил Нику.
Слезы падали из глаз Екатерины Александровны на оловянных солдатиков. Жоржик разделил войско на две половины: красных гусариков взял себе, желтых драгун отдал маме. Своих гусариков Жоржик расставил, а мамины драгуны все еще лежали, сваленные в кучу. Мама точно совсем позабыла об игре.
Жорж надулся. Он заметил, что не на солдат вовсе, а на Никиного барашка смотрит, не отрываясь, мама. И Жорж закапризничал, заныл:
– Не хочу играть! Не буду! Разве это игра? Гусары выстроены в две шеренги, а драгуны лежат, точно раненые, когда они стоять должны. Нехорошо это! Не хочу!
И Жорж заплакал.
Фроська вскочила с подоконника, подбежала к Жоржу и повела его в гостиную, уговаривая по дороге:
– Не плачь, золотце, не плачь, кисонька, не плачь маленький, не то маме еще горше станет! Молчи!
Но маме не могло быть горше от слез Жоржика. Мама, казалось, и не слышала его плача. Ее глаза все смотрели и смотрели на беленького барашка.
Лишь только Жоржик и Фроська скрылись за дверью, как Екатерина Александровна подбежала к Никиной постельке, схватила барашка и, прижав его к груди, залилась слезами.
– Господи! – прошептала она. – Ты добр и милосерден, верни мне Нику! Верни мне его, Господи, моего мальчугашку, крошку моего ненаглядного, птичку мою! Верни мне его! Никушка, малюточка моя! Детка моя крохотная! Золотой ты мой птенчик! Сердечко мое, где ты? Где ты, птичка моя?
Хорошенький мальчик, с черными вишенками-глазами, с длинными мягкими, как лен, кудрями, стоял перед клумбой городского сада.
Вот так цветочки! Каких тут только нет! И голубенькие анютины глазки, и плутоватый душистый горошек, который кажется таким простеньким и скромным на вид, а как хорошо пахнет! А вот и белые левкои. И еще много-много других красивых цветов, названия которых мальчик не знает.
В золотокудрой головенке мальчика является мысль: нарвать цветов маме и поставить их перед ее прибором в стакане с водою. «Вот-то обрадуется мама! Вот расцелует-то своего