Вакханка. Лидия Чарская
женихом мамы, для того чтобы… ну словом pour conserver les apparances, как говорят французы… Но вы не женитесь, ни за что не женитесь ни на маме, ни на ком другом… Ах, дядя Макс! Вы никого не любите в сущности… Вы не умеете любить… Таким уж создала вас судьба – жестоким, холодным и прекрасным. И, может быть, вот за эту-то холодность вашу, за жестокость эту самую я так и люблю вас… Полюбила, еще пять лет тому назад, еще когда была совсем ребенком… Тогда бессознательно, теперь сознательно, страстно, безумно… Я люблю вас, дядя Макс, больше, чем мама… О, гораздо больше, чем она… У нее есть помимо вас и другие интересы: ее театральные успехи, ее сцена. У меня – ничего нет. Я живу только вами, я дышу только вами. Поймите же, милый, нельзя безнаказанно шутить с огнем! Что вы делали со мною все эти годы? Вы исподволь, ради забавы, ради пустой прихоти или от скуки разжигали во мне то женское, что должно было бы еще спать во мне, не пробуждаясь годы, десяток лет, быть может… А вы зажгли меня, вы бросили в мою душу зерна чувственности, и они вырастили мою огромную, мою огневую страсть… Вы сами виноваты теперь, если я не могу жить без вас, если я хочу вас… если я каждую минуту готова отбить вас у матери и стать вашей любовницей… Ну да, стать вашей любовницей, отдаться вам, как вещь, которую вы можете сломать и выбросить на другой же день в окошко… Но в этот миг, сейчас, по крайней мере, вы мой, дядя Макс… Нет, не дядя, а просто Макс, чудный, желанный мой, дивный!
В начале этой горячей, влюбленной, волнующей речи Клео казалась несколько робкой и смущенной, но с каждым новым словом, с каждым новым мгновением стыд и робость исчезали куда-то, и перед изумленным Арнольдом предстала маленькая вакханка с помутившимися от страстного желания глазами, с льнущим к нему раздражающе гибким телом. Теперь ее тонкие, еще так молодо-розовые руки змеями обвивали его шею. Горячее дыхание жгло лицо… Помутневшие глаза опаляли нездоровым огнем…
Не было ничего трезвого и в ее прерывистом шепоте. И Арнольд скорее угадал, нежели расслышал слова, повторяемые бессчетно:
– Я люблю тебя… Макс! Бери меня… Губи меня… Убей меня… Я люблю тебя пламенно… Я умираю без твоей ласки… Слышишь? Зачем ты будил мою страстность? Зачем с детских лет распалял мою душу? Мне ничего не надо. Я ничего не хочу, не требую взамен. Только ласки. Только любви твоей. Или я хуже мамы? Но ведь она старуха передо мной. А я… я…
Она не договорила… Она, казалось, задохнулась под волной захватившей ее страсти. Маленькая гибкая рука все сильнее и сильнее сжимала шею Арнольда, а пряный, острый, как нож, аромат мускуса начинал кружить ему голову. Ученица превзошла, по-видимому, в науке страсти своего учителя. И уже вполне оправдала все его ожидания. Действие от тех раздражающих, чувственных поцелуев, которыми он вот уже скоро пять лет, как покрывал эту белую, как жемчуг, шейку и розовое детское личико, сказалось теперь. Он во всей его потрясающей силе отравил ядом знойной похотливой любви этого ребенка, и мог теперь пожинать плоды рук своих.
Но Арнольд медлил… Эта девичья страсть не могла не захватить даже такую пресыщенную