Забытый рубеж. Владимир Голубев
мне тоже почитать?
– Завтра.
Юра отвернулся и тоже уставился в чёрное небо, раскрашенное мерцающими звёздами да тёмными ветвями соседних яблоней.
– Знаешь, сегодня такая ночка выдалась, даже глаза не закрываются. Я ведь до нашего техникума хотел учиться по линии метростроя, ведь метро – это почти коммунизм, но завалил входной экзамен. Ну, думаю, во что бы то ни стало всё равно буду строителем и стану трудиться на стройке метрополитена имени Кагановича или пойду по партийной линии, вот и подался в техникум имени Моссовета.
– А я… Да ты знаешь, приехал по комсомольской путёвке, как потребный специалист-строитель в кадровый резерв для Дальнего Востока. Значит, надо же кому-то по науке дома у нас строить и заводы. Если бы не путёвка, я бы уже давно записался в ополчение. Непременно попросился бы в Первую дивизию народного ополчения. Знаешь, а они ведь уже вовсю воюют где-то в Смоленской области, мне наша Лера говорила. У неё отец в ополчении, недавно письмо прислал. Как ты думаешь, наши остановят фрицев?
– Остановят, конечно. Не получится под Смоленском, так на нашем оборонном рубеже застрянут. А мы дружно постараемся.
– Как думаешь, мы с тобой успеем попасть на фронт, или война уже закончится?
– Мне кажется, успеем. Немец уже в соседней Смоленской области. Она рядом, вот за этими лесами, – комсорг помолчал, а после посмотрел на собеседника. – Худой, в чём только душа держится, а всё туда же, лишь бы тебе воевать да кровь проливать. Ты один в семье?
– Нет, ещё две сестры и младший брат.
– А я, брат, у мамы один, и она у меня одна. У неё уже вся голова седая, хотя, а она ещё совсем не старая, ей нет даже сорока. Ни отца, ни родни, сам знаешь, какие были времена, – он умолк, и под ним предательски зашуршало пересушенное сено. – А какие времена грядут? Но ты не подумай, у меня поджилки не трясутся, я хоть сию минуту готов за дело мировой революции свою голову сложить. Сегодня, когда шли по вокзалу, там в Можайске, смотрю, рядом с газетой «Правда» висит плакат «Родина-мать зовёт». Смотрю и вижу, что одна винтовка со штыком, что за её спиной моя и меня поджидает, и она смотрит мне прямо в глаза, мол, давай, вставай в строй.
– Я тоже, как посмотрю на плакаты, у меня аж холодок бежит по спине. Словно в тундре идёшь на лыжах, и тут ветерок поднялся, и ты начинаешь замерзать, брр.
– А я вот сегодня послушал нашего Андрея Аристарховича, и чую всем своим рабочим нутром, что этот бывший царский прапорщик несёт нам какую-то контрреволюционную пропаганду. Ты слышал, о чём он проповедал, мол, немцы первыми начали зверства, ещё до Гитлера?
– Нет, я толком ничего не слышал, так, только обрывки слов, но ничего не понял.
– А я вот понимаю своим комсомольским рассудком, что-то тут не то. Как так, рассуди сам: немецкие рабочие, одетые в форму германской армии, братались с русскими солдатами на фронтах, а после ведь революцию в Германии устроили в 1918 году. А он талдычит про газы и бомбардировки,