Жизнь Матвея Кожемякина. Максим Горький
чётко посыпалась речь солдата, – он говорил, должно быть, нарочно громко и так, словно сам видел, как Матвей бросился на Савку.
– Больно ушиб? – глухо спросил отец.
– Жалуется Матвей на живот, – живот, говорит, болит…
Палага радостно шептала:
– Ой, миленький, это он – чтобы не трогал тебя батя-то!
– Ну, лежит он, – барабанил Пушкарь, – а она день и мочь около него. Парень хоть и прихворнул, а здоровье у него отцово. Да и повадки, видно, тоже твои. Сказано: хозяйский сын, не поспоришь с ним…
– Ты мне её не оправдывай, потатчик! – рявкнул отец. – Она кто ему? Забыл?
– Вона! – воскликнул солдат. – Ей – двадцать, ему – пятнадцать, вот и всё родство!
– Ну, пошёл, иди! Пошли её сюда, а Мо… сын вышел бы в сад, – ворчал отец.
– Ты вот что… нам дворника надо…
– После!
– А ты слушай: есть у меня верстах в сорока татарин на примете…
– После, говорю!
– Вот ты меня и пошли за ним, а Матвея со мной дай…
– Молись за него, Мотя! – серьёзно сказала Палага и, подняв глаза вверх, беззвучно зашевелила губами.
Матвей чутко слушал.
– Ладно, – сказал отец.
– Я не поеду, не хочу! – шепнул Матвей.
– Родимый!
– Завтра и поеду! – предложил солдат.
– Сегодня бы! – сказал отец.
– Нельзя, не справлюсь!
– Пушкарь!
– Ай?
– Плохо дело-то!
– Чем?
– Зазвонят в городе…
Матвей невольно сказал:
– Боится людей-то!
– А как же их не бояться? – ответила женщина, вздохнув.
– Вона! – вскричал Пушкарь. – Удивишь нас звоном этим! Ты вот стряпке привяжи язык короче…
– Савку-то вам бы до смерти забить да ночью в болото…
– Что – лучше этого! Ну – иду! Ты, Савелий, попомни – говорится: верная указка не кулак, а – ласка!
– Иди! – крикнул старик.
Отворилась дверь, и Пушкарь, подмигивая, сказал Палаге громко:
– Иди к хозяину!
И, наклонясь, зашипел:
– Ду-ура! Оделась бы потолще. Наложи за пазухи-те чего-нибудь мягкого, ворона!
Палага усмехнулась, обняла голову пасынка, молча поцеловала и ушла.
Солдат взял Матвея за руку.
– Айда!
– Бить он её будет? – угрюмо спросил юноша.
– Побьёт несколько, – отвечал солдат и успокоительно прибавил: – Ничего, она баба молоденькая… Бабы – они пустые, их можно вот как бить! У мужика внутренности тесно положены, а баба – у неё пространство внутри. Она – вроде барабана, примерно…
Беспомощный и бессильный, Матвей прошёл в сад, лёг под яблоней вверх лицом и стал смотреть в небо. Глухо гудел далёкий гром, торопливо обгоняя друг друга, плыли дымные клочья туч, вздыхал влажный жаркий ветер, встряхивая листья.
– Оо-рро-о-о! – лениво рычал гром, и казалось, что он отсырел.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые