Охрана. Александр Петрович Торопцев
сам, – Куханов не любил много говорить, но все же добавил: – Пока место есть, предлагаю по старой памяти. А Москва не убежит. Ей бежать особо некуда, не на лыжне. Лето-осень поработаешь, объект сдадим старому русскому салаге, деньги получишь и в Москву поедешь. Столица нищету не любит.
Николай – они уже выходили из магазина – посмотрел на бывшего лыжника. Высокий, худой, тот со спины почти не изменился, а спину его быструю он хорошо запомнил. Казалось, дай Куханову зиму, снег, лыжи, лыжню, и помчится он по белой узкой «двухколейке», размашисто петляющей по лесам и полям Подмосковья, от старта до очередного победного финиша. Легок, как птица, был на лыжне Куханов. И зол, напорист, жаден до побед.
Однажды на каких-то мелких соревнованиях Касьминов зазевался, не обратил внимания на окрик сзади:
– Оп-па!
Второй раз Куханов крикнул ему, быстро приближаясь:
– Лыжню, медведь!
И тут только Николай спохватился, сошел с лыжни, пропустил вперед Куханова, который, пролетая мимо, слева, каким-то неуловимым движением, явно теряя в скорости и не жалея об этом, подался чуть вправо, плечом толкнул Касьминова, моментально обрел равновесие, мощно оттолкнулся двумя палками, и через несколько мгновений по сосновому бору разнеслось его очередное злое: «Оп-па!»
Для Николая то соревнование было сплошным бедствием. Бежал он неплохо, но после стычки с Кухановым что-то в душе его стряслось. Он не упал, получив сильный и неприятный удар по плечу, быстро перебрался на лыжню, деловито набрал скорость, повторяя про себя: «Медведи не падают! Не бойся, я и тебя еще достану на тягуне».
До пологого длинного подъема было еще километра полтора, через овражек, небольшой, но с характером – с какими-то постоянными снежными заносами. Здесь, сразу за лесом, перед взгорьем будто бы четыре месяца в году был февраль, накручивающий снежные спирали по склонам, разбрасывающий смелыми белыми мазками крупные объемные рисунки по круто вогнутому овражному полотну, чуть ли не ежедневно меняя холсты и картины на нем. Очень причудливый был художник.
Он и в этот раз нагромоздил по складкам оврага множество снежных завитушек, лыжня между ними петляла, круто бросалась вниз, успокаивалась было, чтобы вдруг повернуть то влево, то вправо и опять кинуться, словно в пропасть, вниз.
Николай бежал к оврагу, разгоняясь по злобе: «Сказал, на тягуне достану, значит, достану. Я на нем не таких делал!» – будоражил он себя, нервничал.
И достал бы, точно, если бы овраг не встал у него на пути. Небольшой овражек, даже по меркам дальнего Подмосковья небольшой. Но три раза заваливал он Николая! Три раза падал озленный лыжник, чуть было лыжи не сломал, совсем позору было бы, но уж лучше бы сломал, лучше бы сошел он с дистанции, чем так вот обложаться.
Весь в снегу, прямо-таки снежный человек, Коля-Йети, среднерусского коренастого покроя, выкарабкался он из оврага, еще злой, еще на что-то надеявшийся, уверенный в себе, кинулся догонять Куханова, посмотрел на