Тайна по имени Лагерфельд. Лорен Аллен-Карон
Он был немолодым и сдержанным, но внимательным. «Он говорил мне: “Проси у меня что хочешь, но не в присутствии твоей матери”»22, – вспоминает Карл. Отец восполняет то, что Элизабет не может дать своему сыну, и прежде всего – доброжелательную мягкость. «Мать твердила мне: “Если ты хочешь сказать глупость, говори скорее, не будем терять время”»23, – часто рассказывает Карл Лагерфельд, приводя множество примеров на первый взгляд немотивированной жестокости. «Всю жизнь она занималась тем, что говорила мне гадости. “Нужно вызвать драпировщика, у него слишком большие ноздри, нужно завесить их шторами”. Разве так говорят ребенку? Я обожал тирольские шляпы, но она говорила мне: “Ты похож на старую лесбиянку!”»24. Его длинные черные волосы, как ручки вазы, обрамляют лицо с обеих сторон… «Мать сказала мне: “Ты знаешь, на кого ты похож? На глиняную миску со Страсбургской мануфактуры”»25. Устав от того, что сын мешается у нее под ногами, устав слышать вопросы на самые странные темы, она завела привычку избавляться от маленького надоеды, изводя его насмешками. «Маленький Карл пытался играть на пианино. Он брал уроки и время от времени наигрывал какую-нибудь пьесу»26, – рассказывает немецкий историк Рональд Хольст. Однажды, когда он репетировал на семейном инструменте, мать бросила ему: «Прекрати играть, не шуми. Рисуй. По крайней мере, будет тихо»27, – сообщает он.
Его мать – нежная и резкая, негодующая, но аристократичная до кончиков ногтей, высокомерная в обществе, но крайне вежливая со своей прислугой, ненавидимая и обожаемая, до ужаса странная. Его мать – парадокс и образец для подражания.
«У меня были родители что надо: отец, который позволял мне все, и мать, которая ставила меня на место и раздавала подзатыльники»28.
В самом деле, Элизабет сдерживает рвение мальчика, считающего себя центром вселенной и позволяющего себе любые вольности. На одной из фотографий ему четыре года. Он с гордостью нацепил на себя то, что в то время никто не носит в Северной Германии – Lederhose, – народный баварский наряд зеленого цвета, кулаки спрятаны в карманы, голова наклонена, выражение лица – слегка вызывающее.
Вместо того чтобы сносить материнские притеснения, юноша учится и довольствуется размышлениями, в то же время смутно страшась судьбы, уготованной тем, кто бунтует, как его сестры, которых довольно быстро отослали в пансион. Но главное, он зачарован всемогущей властью Элизабет. «Меня всегда до зависти восхищал ее комичный и злобный прагматизм»29, – позже признается он, говоря об этой элегантной женщине, меломанке и скрипачке, чрезвычайно воспитанной, способной переводить философские тексты с испанского на немецкий язык, которая занималась тем, что отдавала приказания, лежа в кресле с книгой в руках в библиотеке.
По признанию самого Карла Лагерфельда, ее прошлое и ее происхождение окружены ореолом легенды:
«Моя мать всегда говорила: “Ты можешь задавать мне вопросы о моем детстве и обо всем, что случилось после моего знакомства с твоим