Синдром пустого гнезда. Вера Колочкова
и это очень даже хорошо, и это ему сейчас необходимо, понимаете?
– Да, конечно, Аделаида Станиславовна… Конечно же я все понимаю!
– А если понимаете, то… Вы бы как-то не мешали ему, Танечка… Ведь вы же своими приездами явно ему мешаете!
– Я?! Я – мешаю?
– Конечно мешаете! Вырываете из контекста, из настроя, из творческой духовной сосредоточенности. У него и так сейчас нагрузок много, а вы своим приездом ему еще одну нагрузку устраиваете.
– Постойте, Аделаида Станиславовна, что-то я вас не совсем понимаю. Вы хотите сказать, что общение с матерью для ребенка – это дополнительная нагрузка?
– Да. В данном конкретном случае я полагаю, что именно так и есть.
– А я всегда считала, что все совсем наоборот…
– Я еще раз подчеркиваю, в данном конкретном случае так и есть! Не надо к нему ездить так часто, Танечка! Ведь вы же не враг своему сыну, правда?
– Но как же, простите… Я же мать, я скучаю…
– А если вы мать, то и тем более понять должны. Надо быть выше своей эгоистической перинатальной привязанности, надо вовремя отпустить от себя, оторвать с болью, но во благо… Не надо его лишний раз волновать, Танечка! И не надо к нему ездить! Ну зачем вы здесь, сами подумайте? Бытовые вопросы для Даниила отлично устроены, мы с Петром Кириллычем полностью себя этим вопросам посвящаем, так что давайте-ка совместными усилиями расчистим путь дарованию… Через два года он поступит в Мухинское, а там… Кто знает, что его дальше ждет, Танечка? Не будем, не будем загадывать…
Аделаида Станиславовна мечтательно закатила чуть выпуклые глаза к потолку и замолчала на полувдохе, умильно улыбаясь лицом. Потом, будто спохватившись, привела его в обратное надменное состояние, снисходительно выжидающе уставилась на Таню.
– Так я полагаю, вы меня правильно поняли, Танечка? Не обижаетесь?
– Нет, не обижаюсь. Понять-то я поняла вас, конечно, только не знаю теперь, как мне дальше жить… Не понимаю – как…
– Да боже ты мой, Танечка! Да вы же только радоваться должны!
Свекровь вдруг коротко всплеснула сухими ладонями и даже чуть подпрыгнула на стуле, будто обрадовавшись, что разговор обошелся одной лишь Таниной подавленностью. И в самом деле – другая могла бы и в рожу плюнуть за такие дела.
– Чему радоваться? – не поднимая глаз от чашки, на дне которой болталась не допитая ею черная жидкость, с трудом проговорила Таня. – Тому, что вы у меня сына отняли?
– Ой, да при чем тут отняли, Танечка! Как же вы все видите, оказывается, однобоко… А у вас для радости, между прочим, существует масса обстоятельств! И сын талантливый, и дочка не самая плохая, и муж такой, что дай бог каждой женщине… Чего же еще?
И опять Татьяна молча перенесла явное небрежение в ее тоне. Вот интересно, она все это искренне говорит, или стоит за ее словами, за тоном нарочито издевательская подоплека? Хотя скорее всего – искренне. Она и раньше совершенно искренне, по всем духовным и материальным ипостасям отделяла от нее