В постели с монстром. Тати Блэк
И с чётким пониманием, что попытается отделаться от этого глупого занятия как можно скорее.
– И всё же я не понимаю, – глухо проговорил он, покосившись на сестру. Последние годы за руль он не садился, а сейчас даже пожалел, что не взяли водителя. Стиль езды Иры был довольно жёстким, и Герману даже пару раз захотелось попросить её остановиться, чтобы он мог выйти из её чёртовой балалайки.
– А я и не ждала, что поймёшь, – пожала плечами сестра, перестраиваясь в левый ряд.
– Тогда какого чёрта мы туда едем? Если отбросить всю эту ху*ню по поводу платы по счетам.
– У неё никого нет. А она классная.
– Ты её видела?
– А как по-твоему, я договаривалась обо всём? Правда, пришлось закинуть бабла. – Ира поморщилась, остановилась на светофоре и повернулась к Герману. – Но у нас везде так. Не подмажешь – не поедешь.
– И? На кого она похожа?
– На тебя. Лысая, сероглазая. Правда, не орёт, в отличие от некоторых. Молчит.
– Круто. Ну ты прям идеальную дочь описала.
– А у тебя другой быть просто не могло.
Ира поджала губы, Ильинский – закатил глаза. Поводов для веселья он не видел. Никаких.
– Ладно, давай уже покончим с этим, чтобы ты успокоилась, – буркнул он и, сложив руки на груди, отвернулся к окну.
В доме малютки было… странно. Он ожидал увидеть что-то совершенно противоположное. Весёлое, что ли. А тут, куда ни кинь взгляд – унылость высшего разряда. Не спасали даже криво нарисованные на светло-зелёных казённых стенах грибы и ягоды. И какая-то футуристического вида лиса. Отовсюду надвигалась чёртова безнадёга. И тишина. Вот что его поразило. Гробовая тишина.
Здесь же вроде как дети. Должны слышаться смех, голоса, плач, в конце концов. Почему тогда так тихо? Пока Ира с кем-то переговаривалась, Герман устроился на видавшем виды дерматиновом диване и понял, что он чутко прислушивается. На него беззастенчиво пялились те, кто проходил мимо, но Ильинский к такому давно привык. Первые несколько месяцев после того, как его выписали из больницы после аварии, он намеренно выходил на люди. В бар например, даже в клуб. Это было своего рода извращением – видеть брезгливость по отношению к себе и понимать, что она является отражением того, что чувствовал сам Герман. Потом захотелось одиночества. Стать изгоем, запереться в четырёх стенах и послать всё на хер. Что он впоследствии и сделал. Это помогло смириться хоть с чем-то. Со своим внешним обликом – да. С остальным – нет. Да он этого и не желал.
– Герман Александрович, сейчас мы принесём Алину, идёмте со мной, – улыбнулась ему фальшивой напрочь улыбкой неприятная на вид женщина, которая старалась не пялиться на его лицо.
Он поднялся с дивана и пожал плечами. Захотелось уже завершить всю эту экзекуцию как можно быстрее. Потому – чем скорее они проделают все необходимые процедуры по «счастливому воссоединению дочери и отца», тем лучше.
– Давайте, – проговорил Герман уныло, и, поймав взгляд сестры,