Вологодские заговорщики. Далия Трускиновская
для того, чтобы Настасье дарить, но у Ульянушки крепко засело в голове: Настасья якобы должна ей дать серьги и в промен взять образок.
– Да что ты, мой свет! Пусть вдогонку Гаврюшеньке пошлют! Пусть он там, в Холмогорах, Богу молится… А я тут буду свой грех замаливать.
Ничего не поняв, Ульянушка поклонилась и побежала прочь со двора.
Когда поздно вечером пришел Чекмай, она вышла к нему из-за холщовой занавески, которой отгородила супружеское ложе, и сказала:
– Вот что, дедушка. Либо у меня уже ум за разум зашел, либо у той Настасьи.
– У нее, – сразу ответил Чекмай. – Ну-ка, рассказывай.
Услышав, что Гаврюшка, мирно спящий на лавке, сейчас за каким-то бесом едет в Холмогоры, Чекмай хмыкнул и почесал в затылке.
– А ведь я был прав! Глебушка, вылезай. Я-то прав был!
Глеб в рубахе и портах, босой, вышел на зов.
– И в чем ты был прав, дедушка?
– А вот в чем – это дело с пиханием отрока в прорубь связано с тем делом, по которому я приехал! Митя! Митька! Вставай!
Митьке было постелено на полу, на войлоках. Он сел, протер кулаками глаза и, спросонья плохо соображая, заявил:
– Трофим Данилыч, я сейчас, только фигурки соберу…
– Это он с Белоусовым разговаривает, – усмехнулся Глеб. – Совсем детинушка заигрался.
Наконец все четверо сели за стол.
Митька плохо понимал, что происходит, но успел прихватить с собой кубики для зерни и вертел их в пальцах, чтобы не заснуть.
– Вот что я во всем этом вижу, – сказал Чекмай. – Настасья Деревниных не знала, куда подевался Гаврила, и когда старый Деревнин поехал на поиски – тоже еще не знала. Он же ей велел, взяв дочек, переселяться к Анисимову, благо каптана подана и кучер ждет. Ослушаться она не могла, поехала к Артемию Кузьмичу и его женке, приехала – и вот именно там ей сказали, что наш Гаврила отправился в Холмогоры… но зачем?..
И тут Чекмай охнул – вспомнил разговор с Теренком.
Понемногу в голове выстраивалось то вранье, которым попотчевали Настасью.
– Так! Ей сказали, что он боялся наказания от деда и, как иные вологодские парнишки, поехал с обозом – авось его, знающего грамоте, кто-нибудь там, в Холмогорах, пригреет, или же померещилось ему, что может стать мореходом. Когда отрок живет при таком деде и света белого не видит, диво еще, что не собрался в Персию бежать. А зачем бы ей это сказали?
– Успокоить желали, – ответила Чекмаю Ульянушка.
– Успокоить до поры, – добавил Глеб. – О том, что Гаврюшка жив остался, знаем только мы. А все прочие…
– Прочие знают лишь то, что пропал, – заметил Митька, бросил кубики и получил три белых квадрата и три черных; зернь, стало быть, подсказала, что дельце очень сомнительное.
– Кроме того, кто его в прорубь сунул, и того, кто этому злодею приказал порешить Гаврилу.
– И все равно непонятно – за что?
– Если в это дело замешался Анисимов – статочно, решил, будто Гаврила что-то лишнее узнал. А что он мог узнать по дороге в Вологду?
По-всякому они вчетвером