Трогательные рождественские рассказы русских писателей. Сборник
>
Добирают казну,
Бражку ковшиком пьют.
Метель, поднявшаяся в ночь, утихла. Ветер падал с каждой минутой, разбивая хребты сизых туч, заслонявшие небо. Быстро бежавшие тучи открывали то тут, то там мутно-желтоватые пятна. Светлей и светлей становилась окрестность; вдруг ветер дунул сильнее, и, откуда ни возьмись, глянуло солнышко… Мигом все приняло другой вид. Ослепительной белизной окинулась улица; еще ярче сверкнули на темном небе занесенные снегом избушки с их белыми кровлями и резными подоконниками, увешанными льдяными сосульками, сиявшими, как алмазы. Разом все оживилось. Заскрипели ворота и прикалитки. На улице показалась баба, закутанная так, что внаружу выглядывали один красный нос да посиневшие от стужи руки, которыми поддерживала она валек и коромысло. За нею, из разных концов, выползли ребятишки, едва тащившие в мягких сугробах отцовские полушубки; немного погодя, сбились они в кучку; составился кружок; появилось решето, облитое льдом, с привязанною к боку веревкой; в него уселась девчонка, еле-еле дышавшая из-под взгроможденного на нее кожуха; толпа схватилась за веревку, раздался крик, и вот уже понеслась она, только снег столбом да ветер с морозом навстречу.
Почти в то же время, на другом конце деревни, остановились широкие пошевни, запряженные вороной кудластой клячей, подле которой бежал долговязый жеребенок. Из саней вылез Демьян. Прежде всего он отряхнул кожух и шапку, провел варежками по напудренной инеем бороде и наконец принялся отворять околицу.
Затем он взял лошадь под уздцы и пошел шагом по улице.
– Ну, должно быть, в городе-то мятелица была не гораздо пуще здешней, – ишь какие намела сугробы! – произнес Демьян, останавливаясь в недоумении перед своими воротами.
Он отгреб кой-как снег, въехал на двор, вынул из пошевней кусок мерзлой говядины, потом узелок, завязанный в клетчатый платок, и, не распрягая лошади, вступил в сени.
Тут мужик принялся шарить по всем углам, отыскал плетушку, куда сажают кур на яйца, сунул в нее украдкою узелок и повернулся к двери, обрамленной седой бахромой мерзлого пара.
Дверь скрипнула, и Демьян, похлопывая лаптями и рукавицами, весело вошел в избу.
– Здравствуй, родной, что так поздно? – вымолвила старуха, выглядывая сначала из-за печурки и тут же выбегая к нему навстречу.
– Здорово, хозяйка! – произнес Демьян, отряхиваясь с головы до ног. – Спрашиваешь: поздно зачем?.. А выехал я из города чем свет, да така-то мятель, вьюга поднялась, ни зги не видно; со мной, как назло, ввязался жеребенок; что станешь делать!., вернулся назад, обождал, ну да теперь недосуг мне с тобой калякать. На, возьми, – присовокупил он, подавая ей говядину. – Подкинь ее в щи, да ступай скорей ко мне.
– Ах ты Господи! Намедни барана зарезали, а он вишь чего… говядину покупать задумал! Аль денег тебе девать некуда, куры у те их не клюют, что ли? – заворчала старуха.
– Ну вот, лиха беда! Щи послаще зато будут! – возразил, смеясь, Демьян.
Заметно было по всему, что он находился в отличном расположении духа.
– Ну а молодые-то наши где? – спросил мужик, озираясь на стороны.
– Вестимо, не сидеть им без дела, – ворчала жена, роясь подле горшков. – На гумно пошли – молотят…
– Ладно, ладно, ступай сюда, – продолжал муж, торопливо сбрасывая с себя верхнюю одежду и развешивая ее на стан, занимавший чуть не половину избы.
Он подошел к столу, вынул из-за пазухи длинный кожаный кошель и бережно высыпал на скатерть казну свою, состоящую из замасленной, истасканной пятидесятирублевой ассигнации и нескольких просверленных, истертых гривенников и пятиалтынных, между которыми виднелся орех-двойчатка, положенный туда, вероятно, для счастья и прибыли.
– На-ка, возьми ее, хозяйка, да подшей хорошенько тряпицей, – сказал он, подавая жене ассигнацию. – Это, чего доброго, и в конторе ее не примут, ишь какая истрепанная, опять в город придется ехать, здесь не разменяешь, садись скорей.
В то время как старушка примостилась к окну с иголкою и тряпьем, Демьян натянул на плечи полушубок, подпоясался новым кушаком и снял с шестка новую шапку, подаренную ему молодою.
– Готово?.. Давай! Время идти… Да вот что: неравно запоздаю там, вели Петрухе, как вернется, убрать лошадь; она стоит, сердечная, не-распряженная, – сказал Демьян, торопливо завертывая ассигнацию и направляясь к двери.
Он вышел на улицу и побрел частым шагом в контору.
В конторе пробыл он еще долее, чем думал, хотя явился ранее многих других. Народу толкалось множество; наступил последний срок взноса оброка; каждому следовало получить расписку; к тому же и год подходил к исходу, – предметов для россказней нашлось множество. Демьян заболтался и кончил тем, что вышел из последних.
Несмотря, однако ж, на то, радость и довольство сияли во всех чертах мужика, когда он вновь очутился на улице.
Трудовой год, слава Господу Богу, минул благополучно; оброк внесен сполна; в домишке осталось еще рублишков с тридцать про случай; и хлебушко есть,