Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых. Сборник
то физичка роняла: «Ну ладно, ладно» – и, поворачиваясь к моему соседу, говорила с благостной улыбкой: «Вот Воробьёв может хороший пример на остаточную деформацию привести».
Воробьёв был из рабочей семьи, его пролетарское чутье я оценил через десяток лет, когда Брежнев «съел» Николая Викторовича Подгорного и стал президентом страны, совместив этот пост с генсековским.
Со временем Брежнев забурел, стал «дорогим Леонидом Ильичом», потом молва присвоила ему титул «зовите меня просто Ильич». Всё это прямо отражалось и на мне. Пик популярности я ощутил в отделе кадров ВНИИ, куда меня распределили после вуза. Кадровая служба иначе, как «наш Ильич», меня не называла.
Потом тёзка заболел коллекционированием орденов. И я не остался в стороне: меня, как молодого учёного, выдвинули на грамоту ЦК ВЛКСМ, тоже неизвестно за что. Это был мой самый большой взлёт в комсомольской карьере, и с этим я улетел в отпуск «на юга», в Сочи. С этого же момента начался мой самый крутой комсомольский спуск.
Прежде чем продолжить описание моих комсомольских приключений, расскажу о семейной трагедии, на фоне которых эти приключения происходили: моя любимая тётушка, школьная учительница русского языка и литературы, совсем нестарая, только недавно вышла на пенсию, так у неё обнаружили рак в запущенной форме. Уже развивалась водянка, и раз в две недели необходима была операция по откачиванию ведра жидкости из брюшной полости. Спустить её по лестнице на табуретке с четвёртого этажа мне каждый раз помогал кто-нибудь из друзей. Такси подвозило к приёмному покою больницы, один из нас бежал за креслом-каталкой, туда пересаживали пациентку и тянули-толкали эту вихляющую таратайку по ухабистым больничным коридорам. В операционной пересаживать на гинекологическое кресло иногда помогала медсестра. Потом шли искать хирурга и заманивать его на операцию. Врач был хороший: приходил и умело делал прокол. Потом мы с другом ловили такси, доставляли тётю обратно на её четвёртый этаж, и я в полуобморочном состоянии ехал на работу.
ВНИИ было с военным уклоном, поэтому, кроме нас – инженеров-программистов, там работали отставники, «чёрные полковники», которых называли так по аналогии с военно-морской хунтой, захватившей тогда власть в Греции. В каждой лаборатории – по полковнику. Они получали 520 рублей в месяц, а мы, молодые специалисты, – 110. За эти деньги они очень любили ходить «на морковку», ведь прополка, сбор корнеплодов, переборка на овощебазе – всё было, по их мнению, гораздо здоровее, чем протирать штаны в институте и изобретать тактику боевого применения оружия. А мы, за наши 110 рэ, не любили копаться в земле и грязных овощах. У нас с полковниками был своеобразный пакт: мы их не трогаем, и они нас не трогают, а «на морковку» ходим поровну: кто охотно, а кто неохотно.
Вернулся я из отпуска загорелый и готовый к дальнейшим подвигам на научном и морковном фронтах, и вдруг меня вызывают к начальнику отдела. Это было странно, к начальнику отдела всегда ходил только заведующий нашей лабораторией. Другой странностью