Страстотерпцы. Владислав Бахревский
и поедешь – себе на стыд.
– Чего дождусь, сидя? – спросил себя Никон и открыл Псалтирь.
Прочитал: «Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не сокрыты от Тебя».
Открыл книгу в другой раз: «В Твоей руке дни мои: избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих».
В третий раз указал перстом в строку, и было сказано: «И возгорелся огонь в скопище их, пламень попалил нечестивых».
Положил три поклона перед иконами, вышел к келейникам:
– Собирайтесь в дорогу. Помолимся да и поедем.
Куда – не сказал, но все поняли, преисполнились потаенной надежды и ужаса.
С отправлением святейший все медлил, надевал и снимал шубу и наконец решился – позволил облечь себя в легкий песцовый тулуп.
Ехали неспешно, поездом из семи саней. Ночь застала в дороге. Старый тающий месяц не светил, на небе властвовала хвостатая звезда, пророчица великих бед. В селе Чернове остановились, давая отдых себе и лошадям. Никон приказал подать бумагу, перо, чернила. Взглядом выставил всех за дверь. Как написал, так и поехали. Перед заставой вдруг веселым голосом стал рассказывать о родном Вальдеманове.
– Сегодня день Никиты, а я ведь Никита… В Вальдеманове у нас двенадцать святых ключей. Господи, чего нам не живется на родине милой?
Никита, однако, миновал, шли первые часы нового дня. Никон сообразил это и сказал:
– Ведь уж, чай, восемнадцатое! – И обрадовался: – Есть и на восемнадцатое кому за нас заступиться. Сегодня Софья Чудотворица. Я, Божьей милостью, – крестный царевны Софьи.
У заставы поезд окликнули:
– Кто едет?
– Власти Саввина монастыря, – лукаво ответил с первых саней патриарший боярский сын.
Пропустили без досмотра, без лишних слов. Поезд направился в Кремль. Остановились возле большого колокола.
Монахи сбрасывали тулупы, строились парами. Никон окинул взглядом белеющие на белом снегу колокольню Ивана Великого, Архангельский собор, радость души – Благовещенскую церковь, прикрыл глаза перед Грановитой палатой, резко и быстро вышел из саней, трижды поклонился Успенскому собору.
– С Богом!
Монахи подняли крест, пошли.
Заутреню служил Ростовский митрополит Иона. Читали вторую кафизму[58]: «Господи, кто обитает в жилище Твоем?»
Распахнулись двери, в клубах морозного пара явился крест и чередою вошли в собор монахи. Стали у патриаршего места. Двери снова распахнулись, и явился народу Никон, в черной рясе, огромный, сосредоточенный в молитве. Прихожане не то чтобы шептаться, дышать не смели. Тяжко скрипнул под ногой святейшего порожек патриаршего места.
Поддьяк, хоть и видел краем глаза пришествие, продолжал читать псалом, лепеча и не вникая в смысл слов:
– «Иже не ульсти языком своим и не сотвори искреннему своему зла…»
– Перестань читать! – раздался ясный, сильный голос Никона, и многие вздрогнули, вспомнив этот голос, трепет продрал спины под шубами.
Монахи, пришедшие с Никоном,