Умри вовремя. Валерий Васильевич Шестаков
убийцам их жертвы. Сметая друг друга, по наклонной металлической поверхности заскользили вниз тела. Вот короткая задержка у хлипкого поручня на краю палубы, и тут же напор перехлестнул преграду.
–Мама, мамочка,– перекрыл общий гул звонкий детский голос.
Уцепившись за поручень дальнего, поднимающегося все выше борта, смотрела вниз широко открытыми глазами девочка лет двенадцати,– …я не хочу, не хочу…!
Громкий хлопок заглушил все. Баржа перевернулась, на миг показав дно, заляпанное грязными водорослями, и боком соскользнула в глубину.
У Поля зазвенело в ушах, тошнота подступила к горлу. Такое уже было с ним. В теплый осенний день сразу после поступления в медицинский колледж. Проходя с тыльной, заросшей кустарником стороны стену анатомического театра, старого одноэтажного здания с обвалившейся штукатуркой, он увидел сквозь выбитый четырехугольник стекла зарешеченного подвального оконца страшную картину. В большом деревянном чане лежали трупы. В тусклом желтом свете пыльной лампочки кожа их казалась задубевшей. Как бесстыдные резиновые куклы бывшие мужчины и женщины с растопыренными конечностями играли свою последнюю роль. Плотный зловонный формалиновый запах сочился сквозь дыру в грязном окне и разбавлялся ароматом роз, куст которых прикрывал отверстие. Он помнил, как отпрянул, как тоска холодным свинцом сдавила сердце, но адское зрелище, будто магнитом, притягивало его вновь и вновь. Он угадал сатанинский хохот в оскале желтеющих зубов между черных, иссушенных формалином губ. Хохот над эфемерной суетой за грязным окном, над розами, над всеми иллюзорными ценностями мира.
–”Это и МОЯ участь”,– отпечаталось в мозгу, и эта мысль, будто грязное, вымазанное отбросами стекло, заслонило и обесцветило мир, и на все наложило свой постылый отпечаток. С ним заговаривали знакомые девушки, но только оскал видел он вместо их улыбок, и выдубленную формалином шкуру вместо свежести прелестных щек.
Поль оглянулся. На лицах солдат застыли удивление, смущение, ужас. Все были недвижны. Лишившийся красок океан отражал мертвые лучи блестящего солнца.
–Зачем т-так…?– еле ворочая огромным языком в пересохшем горле выдавил Поль.
–Что?– глядя на воронку на месте ушедшей на дно баржи, рассеянно отозвался Богомол.– А-а, так кто же знал, что так выйдет?
–Пусть бы плыли,– бесцветным голосом продолжал Поль, судорожно сжимая какую-то часть пулемета, установленного на мостике. Он держался за раскаленный солнцем металл, чувствуя, что его не держат ватные ноги.
«Я не они… Я лучше их… Я должен осудить… должен сказать…,» – проносилось в голове, но как тяготило его это “должен”. Происшедшее было ужасно, но что он мог сделать? И в то же время – как не отреагировать? Все его прошлое восставало, но восставало как-то не живо, по-книжному. Теоретически он представлял, что нужно возмутиться, закричать, броситься на помощь, но не чувствовал в себе сил противостоять происходящему, и стыдился своей слабости и робости.
–Пусть