Куявия. Юрий Никитин
для чесания.
Когда крылышки отросли побольше, Черныш еще не понимал, что с ними делать, пока что это было добавочное место для чесания.
Драконы, как слышал Иггельд, жили раньше в горах над обрывами, и когда их дети подрастали, просто бросались с обрыва и растопыривали крылья. Ветер подхватывал, так учились летать. Многие все же разбивались, это последний отбор. Но, понятно, своего Черныша не подвергнет такой жестокости…
Черныш бегал за ним в восторге, размахивал крылышками, как папочка руками, что всякий раз хвалил и чесал, называл умницей.
Однажды, когда бежали против ветра, Черныш поднялся в воздух, пролетел пару шагов и, от изумления перестав махать культяпками, так шмякнулся мордочкой, что взвыл, заскулил, смотрел с патетической обидой на злой и несправедливый камень, что вот так взял и напал на него просто ни за что. Иггельд поспешил на помощь, побил камень, чтобы не обижал его дитятю, Черныш сразу же успокоился, видя немедленное отмщение, лизнул папу и попробовал залезть на ручки.
– Отвыкай, – сказал Иггельд, – хотя мне самому жаль, что уже не подниму тебя, бычок… Ну что, на сегодня хватит?
Нет, заорал Черныш молча. Нет, давай еще!
И снова носились по долине, размахивали: один руками, другой – крыльями. На третьем круге Черныш забыл про злой камень, снова поднялся в воздух и пролетел уже шагов пять, отчаянно колотя по воздуху крылышками. На этот раз ухитрился выставить перед собой лапы, даже откинулся на задницу, не ушибся и завизжал от счастья и открытия, что воздух – та же вода, только очень жидкая, можно ходить по дну, а можно всплыть, если часто-часто махать крылышками.
С того дня он уже выбегал из пещеры с особенным рвением и в жадном нетерпении смотрел на Иггельда. Если раньше была одна команда: «Гуляй!», то сейчас добавилась «Летай». Он произносил их одну за другой, чтобы у Черныша был выбор: мог летать, если хочет, или носиться по долине, переворачивая камни, слизывая длинным быстрым языком мокриц, ловить ящериц, раскапывать норы с мышами и хомяками.
Когда Черныш возвращался и распластывался, как мокрая тряпка, не в силах даже оторвать от земли морду, Иггельд всякий раз с восторгом рассматривал его распущенные в изнеможении крылья, самое удивительное, что создала природа: тончайшие, почти исчезающие не только на солнце, но даже слабый лунный свет просвечивает их насквозь, зачем-то на крыльях как бы налеплены сверху толстые отливающие металлом узкие пластины, не шире чем в два пальца, слегка выпуклые, между пластинами по два-три шага, эти узкие пластины не смогут защитить все крыло…
И лишь когда дракон опускался на землю и начинал убирать исполинские крылья, у Иггельда захватывало дыхание от великолепной грации, с которой крылья складываются на спине. Если у гуся или лебедя они просто становятся меньше и компактно исчезают у кого на спине, у кого на боках, то здесь нежнейшая и тончайшая ткань попросту скрывается под сходящимися пластинками из металла, вся спина отливает сталью, не пробить,