Таежные родники. Тамара Булевич
исчез. Надолго. Навсегда…
Когда жена сообщила Дмитрию о второй беременности, он, кружа Людмилу в объятиях, пел и плясал. Их радости, казалось, не будет конца.
– Завтра же пошлю аргиш[2] к Эмидаку. Пусть твои отец с матерью перекочёвывают к нам нянчить внуков. Хватит деду дуться. Скоро третьего наследника подарим, а ему всё неймётся. Не молодые, чтоб одним в тайге жить. Как думаешь, прав я?
Как ей ещё было думать-то!
И только утром муж спросил:
– А можно ли тебе, солнышко, рожать? Врачи и первые роды нам не разрешали!
Она уверенно и игриво ответила:
– При моей-то силушке грех, Митя, не рожать. Не беда. Медики стращают, мол, мой отрицательный резус-фактор при положительном у мужа – большой риск. Но ведь родила близняшек-то! И ничего, слава богу, здоровенькие.
– И то правда.
Быстроногие первенцы, словно кедрята на южном взгорке, подрастали час от часу. Без пяти минут двухлетки. Мужики!
– А тебе, знаю, не терпится вновь насладиться материнством. Рожай, радость моя, рожай. И десятерых прокормлю.
Крепко любил он своих черноглазых баркачан[3]. Те напоминали ему птенцов болотного черныша – задиристых, крикливых. Не проходило двух недель, как таёжные чернышата начинали летать. И эти «амосики», на одно лицо, заговорили и встали на ножки – года не было. Только мать скажет, кто из них кто. Толю от Коли отец отличить не мог. Но папа – хитрый. Быстро сообразил и Толе стал прикалывать сзади к рукаву маленькую булавочку.
Люда удивлялась:
– День-деньской с ними, но совсем недавно стала их уверенно различать по вечно торчащим волосикам на макушке у Коли, а ты как-то быстро…
– Я – папа, мне кровь подсказывает, – улыбался муж, довольный своей смекалкой.
Но при первой же стирке его «хитрушка» обнаружилась.
– Дим! Твоя «зарубка» мне чуть палец насквозь не проколола! Сознаешься по-хорошему, бить не стану, – шутливо и примирительно потрепала его смоляные вихри жена.
Редкие часы общения с малышами для Дмитрия – самые счастливые. Он полностью отдавался на откуп детских фантазий. Сынишки-шалунишки зарывали его в прибрежный песок, ставили на четвереньки и до своего полного изнеможения катались на отцовской спине. Раскрашивали терпеливого папу под собачку, зайчика и Винни-Пуха. Уставших, но не угомонившихся малышей Дмитрийусаживалнаколени, веселочиталимполюбившиеся «Уйгурские сказки». Потом серьёзно расспрашивал, что они запомнили. Мальчишки наперебой улюлюкали. Гомону – на весь дом. Но Дмитрий с вниманием слушал, подбадривал, поддакивал, будто что-то понимал в их бесконечном лепете, нежно гладя чёрные пушистые головки.
В те годы семья жила в глухой заимке Куюмбе. Амосов работал в версте от дома, за Рыбачьим мысом, мастером на буровой. Та пикой упиралась в небосклон, по ночам пытаясь нанизать на себя игривые, подмигивающие, но всегда ускользающие от неё звёзды.
В пургу, пятидесятиградусные
Аргиш – перекочёвка (с эвенк.).
Баркачан – медвежонок (с эвенк.).