Холод. Екатерина Белецкая
до сложных – для химической посуды. Первые пятнадцать лет Кили провел «на деревяшках», а потом его, как отлично справляющегося, перевели на пресс, на пластик. Причем не только на сам пресс, но еще и на химию – то есть на пластиковый замес. Не самое полезное производство, но зато тепло, да и «химики», как называли его бригаду, были на хорошем счету. Им даже давали летнюю неделю, что-то типа отпуска, и разрешали ходить в город и на реку. На реку ходили только по теплу, конечно – хоть как-то помыться. Потому что с мытьем всегда был швах. Зимой один раз в месяц водили в общую душевую, летом в душевой горячей воды не было, поэтому оставался один выход. Река. Самый праздник получался, если удавалось достать мыло, правда, этот праздник случался нечасто.
Жизнь… Кили брел по ледяной улице, и думал. А ведь это всё и была его жизнь, на самом-то деле. Далекое, забытое детство, детдом, работа. И одиночество. Иногда им крутили какое-нибудь кино, но оно было сплошь патриотическое, про войны, про бои, про победы. Ни дружбы там не было, ни любви. Соратничество было, но не больше. Изредка удавалось достать тайком книжку – чтение не приветствовалось, ясное дело – и только в книжках он находил порой то, чего в жизни не было. И быть не могло.
Нет, он не думал, что жизнь может быть иной.
Он не мечтал о чем-то другом.
Конечно, иногда, особенно по молодым годам, он ощущал какие-то смутные душевные движения, но потом, отчасти благодаря изнуряющей тяжелой работе, отчасти возрасту, и отчасти постоянному страху, эти движения сошли постепенно на нет, и исчезли практически полностью.
Жизнь, если вдуматься, состояла в то время из распорядка и привычек. Ранний подъем, наскоро умыться заранее заготовленной водой из бутылки, поскрести голову старой бритвой (головы они все брили, потом он год привыкал, что можно не брить каждый день), и на построение. Завтрак в общей столовке, и строем в цех. Днем чаще всего давали перекус – чай, хлеб, сахар. Иногда выдавали даже «паштет» – мясопереработку. Если не думать, из чего ее делают, вполне можно есть, кстати. После работы – ужин, примерно такой же, как завтрак, и свободное время. Полтора часа. А потом спать.
Это было хорошее время, думал Кили.
Я был сытым. У меня не болел живот. У меня была кровать, причем не у двери, и даже тумбочка была, в которой я хранил вещи. А еще вечера все были свободными, и было место, куда я прятал книги, и даже в город можно было ходить, когда оставались силы на поход. Правда, последние пять лет в химии он начал кашлять, но там все кашляли… вот только он никак не мог предположить, что продлиться на работе не удастся, и что его, не смотря на хороший счет, спишут вчистую в сорок пять.
***
Клубешник Кили нашел, когда уже совсем стемнело – зимой темнеет рано – и почти час он ходил рядом, не решаясь зайти внутрь.
Страшно.
Там, внутри, были и люди тоже.
И именно люди ему и были нужны.
Никогда, никогда в жизни он не думал, что дойдет до такого – но, если хоть кто-то