Немного волшебства. Наталья Нестерова
Восемьдесят пятый? Значит, четыре года назад, в восемьдесят первом, его казнили. Джек Потрошитель! Девятерых деточек, как свиней, разделал. Маньяк, конечно. Но ты видишь личину? Видишь, как можно самый страшный порок спрятать за ангельской маской? Вывод! Доверять нельзя никому! Никогда! Нигде! Ни при каких обстоятельствах! Использовать, но не доверять!
Если бы Борис мог удивляться, он бы поразился не двуличию, а бесконечному многоличию главного наставника. Харитон отпускал комплименты остальным педагогам и смаковал их пороки, рассыпался в любезностях, кланялся и с лилейной улыбкой, обращенной к иностранцу, обзывал его кретином. Могло показаться, что Харитон – ярый русофил. Он говорил о грузинском чайном спекулянте – «наш кавказский брат по разуму», о еврейском ювелире – «пархатый жид пейсами сопли вытирает», об украинском председателе колхоза – «хохол свинье товарищ». Но когда однажды Борис заметил: «Русские, выходит, самые ловкие?» – Харитон рассмеялся:
– Русские? Стадо баранов! Баран – самое тупое из домашних животных. Ему нужно жрать, совокупляться и отдавать свою шерсть и мясо. При умелом пастухе баранье стадо приносит большой доход. Но благодаря великой русской литературе мы ловко задурили весь мир. Спасибо Федору Михайловичу, я имею в виду Достоевского. За границей всякий, кто мнит себя просвещенным интеллектуалом, усвоил про загадочную русскую душу. В чем ее загадочность? Не знаешь? С точки зрения реалий, про баранов, я тебе объяснил. А что они вычитали? Русский любит неожиданно убивать, вспомни Раскольникова, презирает деньги – священный для них идол, верит в Бога и черта, при этом оплевывает то, во что верит, а заодно и самого себя; любит каяться в публичном месте, целуя при этом землю; рассуждает о душе, пьянствует, плачет и через мгновение насилует юродивую, блаженную девочку…
– И вы такой? – перебил Боря.
– Конечно! И я, и ты, и твой отец, и тесть, и великий князь Владимир Красное Солнышко! Мы – баранье стадо! Но в стаде всегда есть пара-тройка баранов, которые покрывают самых красивых самок, которые жрут самую сочную траву, от одного рыка которых остальные самцы бредут прочь. Я прав?
– Прав, – соглашался Борис.
В калейдоскопе экзотических покойников Борису запомнился китаец, маленький, юркий, с куцей бороденкой и в пестром шелковом одеянии.
– После смерти императора Цинь Шихуанди, это еще до нашей эры происходило, – рассказывал Харитон Романович, – сей мандарин по прозвищу Чжао Гао, будучи всего лишь придворным концертмейстером, организовал заговор и посадил на трон младшего сына Цинь Шихуанди.
Китаец, услышав знакомые имена, одобрительно закивал. Харитон продолжал:
– Потом мальчишку он тоже скинул. Но предварительно интересное мероприятие провернул, на вшивость свиту придворную тестировал.
По словам Харитона, Чжао Гао подвел к императору оленя и сказал:
– Позвольте, ваше величество, преподнести вам этого коня.
– Я вижу перед собой оленя, – рассмеялся император. –