Конец Хитрова рынка. Анатолий Безуглов
Печорину, о котором Груздь говорил, что именно для таких типов революционный пролетариат отливает свинцовые пули на заводах. Мне, честно говоря, Печорин нравился, но я не рисковал, даже будучи официальным защитником, его оправдывать, а только робко просил суд учесть смягчающие его тяжелую вину обстоятельства. И только Нюся, устремив мечтательно глаза куда-то поверх наших голов, упрямо говорила: «А все-таки он был хороший». И хотя это звучало неубедительно, Сеня Булаев как-то смущенно замолкал и, обращаясь к нам, говорил:
– А фокус с медалью знаете?
Мы знали этот фокус и возмущались беспринципностью Сени, но делали вид, что ничего не понимаем.
Гример уголовного розыска Леонид Исаакович относился к нашим увлечениям скептически.
Прежде чем стать вином, виноград бродит, – говорил он и спрашивал: – Как вы считаете, чехи, немцы, американцы, деникинцы, дутовцы – не слишком ли это много для народа, который сделал революцию и только хочет, чтобы его оставили в покое? Мой старший брат говорил, что Бог всегда выполняет просьбы людей, он только путает иногда адреса и дает счастье не тому, кто его об этом просил. Боюсь, чтобы и сейчас он не перепутал адрес…
– Не перепутает, Леонид Исаакович, – обычно отвечал Виктор, – а перепутает, так мы его подправим…
– Да, старик устал от непорядков на земле, – кивал гример. – Ему нужны помощники, а то он может все перепутать, ведь его просят миллионы людей, и все о разном. Мой сосед, например, купец Блатин, уговаривает Всевышнего покончить с большевиками. Так и молится: «Уничтожь, Господи, большевиков, порождение Сатаны. А если не можешь этого, Господи, то помоги мне бежать за границу».
– Заграница его не спасет, – смеялся Виктор. – Мировая революция и до заграницы дотянется. Скоро рабочий класс везде подымется.
В то, что мировая революция – дело ближайших месяцев, а может быть, и дней, верили многие. И когда приходилось особенно трудно, обычно кто-нибудь говорил: «Недолго мучиться. Вот грянет мировая…»
Я хорошо помню митинги на заводах, фабриках и на улицах, когда телеграф принес весть о революции в Германии. Это сообщение было воспринято как начало долгожданной мировой революции. Люди обнимали друг друга, поздравляли, некоторые плакали от радости…
Жить у меня Тузик наотрез отказался, но заходил часто. Иногда забегал на несколько минут, а порой оставался и на два-три дня. Соседи относились к нему настороженно. Жена доктора, толстая неряшливая женщина с выпученными глазами, демонстративно закрывала на висячий замок свой шкафчик на кухне и просила мужа: «Бобочка, ты посиди здесь на всякий случай, пока этот босяк не уйдет…»
Меня это раздражало, но сам «босяк» не обращал на эти меры предосторожности никакого внимания и, хитро мне подмигивая, спрашивал: «Опять эта корова всю ночь ложки пересчитывала?» Впервые Груздь увидел его у меня вскоре после выздоровления.
– Здорово, шкет!
– Здорово, матрос! – в тон ему ответил беспризорник.
– Шустрый! –