М.В. Лентовский. Влас Дорошевич
фелука[20], в натуральную величину, погибает среди волны.
Иллюзия полная урагана среди моря.
В красивом костюме, в красивой позе, красивый как статуя Нэна-Саиб[21], Лентовский громовым голосом командует:
– Руби снасти!
С грохотом рушатся мачты. Раскаты грома. Рев волн.
Как они там все друг друга не перебьют в этом хаосе!
На колоссальном «кругу скоморохов», залитом электрическим светом, какой-то «полковник Бона» в клетке с десятью дикими зверями[22], к общему ужасу, кладет голову в пасть к старому, разъяренному льву, которого он только что избил хлыстом по морде до полного бешенства.
(Эксперимент, который вскоре, за границей, стоил «полковнику» жизни. Лев голову откусил).
Через пруд, ярко освещенный электрическими прожекторами, по канату какой-то кавказец…
– Где только Лентовский всех их откапывает!
Какой-то отчаянный Керим, словно с горы, летит по канату[23], стоя «для ужаса» обеими ногами в медном тазу, с кипящим самоваром на голове.
Одно неловкое движение!..
У публики замер дух.
Но публики слишком много. Она не вмещается нигде.
На открытой сцене неистощимый Гулевич[24] сыплет своими рассказами, какой-то феноменальный стрелок пулей из ружья сбивает яблоко с головы жены.[25]
(Тоже стоило бедняге вскоре за границей жизни).
И все эти зрелища, по всем концам сада, одновременно.
Близится двенадцать часов.
Публика устала от удовольствий. Но и опьянела от них. Требует зрелищ, еще, еще.
Как ребенок, – страшно избалованный ребенок! – который ни за что не хочет ложиться спать и требует, чтобы елка продолжалась «еще», – вечно!
Гремят оркестры музыки. Поют хоры. Мужской. Женский. Среди иллюминации кувыркаются, летают над головами публики на трапециях гимнасты.
Всегда лучшие гимнасты Европы.
Толпа, выйдя из театров, запрудила весь сад, все дорожки, все площадки, все лестницы, все балконы.
И там, и здесь среди нее крики.
Аплодисменты.
– Браво! Браво! Браво Лентовский!
Его голубой газовый шарф на шлеме развевается везде.
Его громовый голос раздается там, здесь, тут.
Звон брелоков, словно золотых кандалов. Толпа расступается.
– Лентовский! Лентовский!
Сам Лентовский! Его фантастическая фигура.
Словно, действительно, какие-то
Птенцы гнезда Петрова…[26]
его помощники, распорядители, управляющие, какие-то люди в орденах, без орденов, – десятком за ним.
Он появился. Взглянул. Что-то крикнул. Куда-то показал рукой.
Там, куда он показал, словно по волшебству, вспыхнула новая иллюминация.
Исчез.
Его голос гремит в другом месте.
Он «совершает новое чудо».
И толпа вокруг него кричит, вопит, беснуется.
Как умеет толпа бесноваться вокруг своих кумиров.
– Браво! Браво! Лентовский!
Пьяная, – не от вина, –