Война, блокада, я и другие… Мемуары ребенка войны. Людмила Пожедаева
рассердился, и они поссорились…
Война ужасно изменила их обоих и ничего не оставила от них довоенных. Мы с братом стали «лишние люди», лишняя докука, и поэтому мы как бы сами по себе. А мама очень больна. У нее совсем слабые легкие, и ее часто мучает жестокий кашель. И сердце у нее слабое. И у нее нет ни одного своего зуба после блокадной цинги. А ей всего 40 лет. Нас с братом она часто упрекает, что из-за нас остается голодной. А мы действительно живем на полуголодном пайке. Обед бывает редко. В основном кусочничество. Когда в доме бывает Красносельский батон и кусок «собачьей радости»1 – это уже праздник. Брат покрепче, а у меня постоянно кружится голова, и я часто совсем неожиданно падаю. Врач говорит, что если так будет продолжаться и дальше, то меня снова освободят от экзаменов. Учусь я хорошо, но трудно: быстро устаю и не могу собрать мысли – они разбегаются в разные стороны, и мне не сосредоточиться. Все время мучительно хочется спать, спать, спать… В Военно-медицинской академии мне вырезали аппендицит, шов долго не срастается, расползается и гноится. Его снова чистят и снова шьют. От этого он стал очень широким и длинным. Распахали полживота. Меня давно уже выписали, но я постоянно езжу в город на перевязки и лечение. Врачи говорят, что это авитаминоз и что так же было у раненых в период блокады. Но блокады давно уже нет, а меня все дразнят «дохленькой»…
Сейчас лето 1950 г. Мне 16 лет.
Когда началась война, мне было неполных 7 лет… 7 лет мне исполнилось 28 июля 1941 г. И в первый же месяц войны я была изувечена… еще до дня рождения…
Что знаю? Значу? Помню? Понимаю?
Я медленно и тяжко воскресаю…
Я взвешиваю, словно Хлеб, свою судьбу…
Смотрю на мир тревожными глазами,
Во многом разобраться я хочу.
В несправедливости, порочности и злобе,
В жестокости и жадности людской,
И в том куске спасительного Хлеба,
И в смерти, что косила город мой…
Я ела Хлеб, и он спасал от смерти…
И враг ел Хлеб, и… убивал меня…
Мой Хлеб – и жизнь и смерть одновременно.
Так что на этом свете знаю я?
Что знаю? Значу? Помню? Понимаю?
Где грань предательства, и подвига, и лжи?
Мучительно, никак не понимаю,
Как предавали не чужие, а свои?
Кто продавал продукты на толкучке?
Кто Хлеб менял на разное барахло?
Где брал? Где крал? И кто же был ограблен?
Чьи жизни бессердечье унесло?
Я, к сожаленью, многого не знаю…
И, к сожаленью, много знаю я…
Пытаюсь все свести концы с концами…
Не получается… я с мыслями одна.
Но память не дает успокоенья
И возвращает «на круги своя».
Я помню, как Даниловна сказала:
«Молись, Бог милостив, не выдаст Он тебя…»
Я умирала медленно и тяжко,
И так же тяжко возвращаюсь в жизнь,
И
«Собачья радость» – самая дешевая «докторская» колбаса.