Труды отца Пигидия. Николай Аркадьевич Липкин
Скука смертная. Вот и развлекаемся так. Наших-то местных Ганфлудом уже не проведешь, а на новичков, вроде вас действует безотказно. Это вы еще молодца – выстрелили, а бывает, люди и в штаны гадят, и на сосну по голому стволу взбираются. Но это мы со всем к вам уважением, чтобы вы понимали… Хотели, так сказать произвести впечатление. Особенно предсмертные стоны Ганфлуду хорошо даются, правда?
На третий день Мутерперель повез Полуянова любоваться головой Леприкона. У склона горы Колдун их ждала вчерашняя компания. Артем Артемович выглядел совершенно потухшим. Поддерживаемый Николаем, опираясь о двустволку, он тем не менее с трудом сохранял устойчивое вертикальное положение. На гору забирались своим ходом. Мутерперель выдал всем тяжелые альпинистские ботинки с высокой шнуровкой. Склон, по которому они поднимались был не особо крутой, но у Полуянова в глазах все расплывалось, сердце бешено колотилось, дыхание давалось с трудом.
Это все древние духи, – пояснял Мутерперель. – Гора является местом необычайной эзотерической силы. У новичков здесь изменяется сознание, пробуждается чувство интуиции, теряется ощущение линейности времени и пространства. Многим приходят ответы на вопросы, не дававшие покоя, происходят озарения истинности.
Головой Леприкона оказался обычный валун, образовавшийся на склоне горы во время обвала. Если стоять под определенным углом к нему, при известной фантазии просматривался острый нос и вытянутый треугольный подбородок.
Расположились на поляне возле валуна. Водку пили прямо из горла. Пустые бутылки Николай подбрасывал в воздух, горовосходители по очереди расстреливали их из ружья.
Утром четвертого дня Мутерперель забрал Полуянова из гостиницы для поездки в Новороссийск смотреть знаменитую библиотеку имени Баллиона. Перед въездом в город они остановились в небольшом придорожном кафе «У Вахтанга». Мутерперель заказал себе шашлык и бутылку вина. После сытного завтрака от бабки Снежаны Полуянову есть не хотелось, он пил «Нарзан». В кафе приятно пахло горящими дровами и жаренным мясом. Шашлык подавал пожилой грузин.
– Гамарджоба, дорогой! – расплылся он в широкой улыбке, увидав Мутерпереля.
– Вахтанг, дружище! – бросился к нему обниматься Мутерперель.
Через минуту стол оказался заставленный едой и напитками. Стаканы сменились на «кханци» – рога с вином. Пили за встречу, за дружбу, за «стрельбы, кроссы, марш-броски, за АКС, Д-6, РД», за «Святую Церковь, в скорби и обстоянии сущую»… Полуянов так и не разобрал, то ли Вахтанг с Мутерперелем вместе служили в гвардейском десантно-штурмовом полку Тамани, то ли учились на богословско-пастырском отделении духовной семинарии Алупки.
«Кханци» оказался коварной штукой! Пьешь, пьешь, из него, и кажется нет этому конца. И вот, вроде все, напор становиться меньше, задираешь рог выше… А в нем оказывается еще столько же вина!
Пили два дня. От пьянства у Полуянова началась водянка: ноги и руки распухли так, что он не мог натянуть