Карты смысла. Архитектура верования. Джордан Питерсон
шмат плоти на мозговой кости. Откуда он взялся?
В голове промелькнула ужасная мысль. Я бросился вниз к кузине. Псы освежевали ее труп и предлагали мясо выжившим после катастрофы. Я проснулся. Сердце бешено колотилось.
Я видел эти пронзительные апокалиптические сны в течение года, два или три раза в неделю, иногда даже чаще. В остальном все шло своим чередом: я ходил на лекции, работал – никаких эмоциональных потрясений вроде бы не было. И все же со мной творилось что-то непонятное. Я словно находился в двух плоскостях реальности. В первой со мной каждый день происходили обычные, ничем не примечательные события, которыми я делился с остальными. Попадая во вторую плоскость, я (и только я, по крайней мере так мне казалось) видел ужасные образы и испытывал невыносимо яркие эмоции. Тогда мне представлялось, что этот своеобразный субъективный мир, который обычно называют областью фантазий, каким-то образом существовал за привычным для всех реальным миром. Но что значит реальный? Чем больше я об этом думал, тем меньше понимал. Где была реальность? Что лежало в основе всего этого? Я знал, что не смогу жить, не найдя ответов.
Мой интерес к холодной войне перерос в настоящую одержимость. Я думал о самоубийственной и смертоносной подготовке к страшной битве каждую минуту, каждый день, с раннего утра и до поздней ночи. Как все могло зайти так далеко? Кто был виноват?
Мне снилось, что я бегу через парковку торгового центра, пытаясь от чего-то спастись. Я отчаянно пробирался сквозь ряд машин; открывал одну дверь, переползал через переднее сиденье, открывал другую, добирался до следующей, залезал внутрь. Внезапно двери захлопнулись. Я оказался в пассажирском кресле. Автомобиль тронулся. «Отсюда нет выхода!» – раздался мрачный голос. Машина без водителя насильно увозила меня в неизвестном направлении.
Я был крайне встревожен и подавлен. В голове появлялись смутные мысли о самоубийстве, но больше всего мне хотелось, чтобы все это просто закончилось. Я мечтал упасть на диван и буквально погрузиться в него, чтобы один нос торчал на поверхности, как трубка ныряльщика над водой. Осознание происходящего было для меня невыносимо.
Как-то раз вернувшись домой со студенческой попойки за полночь, я испытал сильное отвращение и злость к самому себе. Я схватил холст и краски и сделал отвратительный, неприглядный набросок Распятия. Я изобразил свирепого и демонического Христа с коброй, обвившейся вокруг его обнаженного торса. Этот рисунок встревожил меня, несмотря на убежденное неверие, – какое вопиющее кощунство! Я понятия не имел, что он символизировал и зачем я его нарисовал. Откуда только взялся этот образ у человека, который годами не предавался религиозным размышлениям?[6] Я спрятал набросок под старой одеждой в шкафу, уселся на пол по-турецки и опустил голову. Оказывается, я совершенно не понимал ни себя, ни других. Мои представления о природе общества и личности оказались ложными. Похоже, мир сошел с ума, а в моей
Десять лет спустя, когда я заканчивал эту рукопись, моя студентка Хайди Тремль написала: «Во время путешествия из Египта в Ханаан нетерпеливые израильтяне стали обвинять Бога и Моисея в том, что они ведут их в пустыню умирать. В наказание Яхве наслал на израильтян ядовитых змей. Те, кого не укусили, покаялись и попросили Моисея заступиться за них перед Богом. Яхве велел изготовить бронзового [или огненного] змея и водрузить его на верхушку шеста. Укушенным надо было посмотреть на змея, чтобы сохранить жизнь. Моисей сделал так, как ему повелел Бог, и всякий раз, когда змея кусала кого-то, этот человек смотрел на бронзовую статую и не умирал (Чис. 21:5–10). Иоанн Богослов говорит Никодиму: “И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную” (Ин. 3: 14–15)».
Госпожа Тремль отметила, что многие называют змею орудием смерти (потому что она ядовита) и символом преображения и возрождения (потому что она сбрасывает кожу). Благодаря этим откровенно противоположным характеристикам змея считается подходящим воплощением божественного начала (согласно Рудольфу Отто, мысли которого описаны далее в этой книге). Божественность вызывает страх и трепет (
Почему на моем рисунке и в Новом Завете Христос уподоблялся змею? (Кстати, создавая тот набросок, я вообще ничего не знал о такой ассоциации.) Это имеет некое отношение к описанию его как судьи в Апокалипсисе:
«Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!
Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг.
Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть (Отк. 3: 15–19)».
Спаситель непременно представляется в роли судьи – причем самого неумолимого, – потому что он является мифологическим воплощением идеала, а идеальное всегда вершит суд над действительным. Архетипический образ Спасителя, символизирующий совершенство и полноценность, ужасает точно так же, как мысль человека о том, насколько он далек от безупречности.