Грех. Ася Валентиновна Калиновская
доченька, иди, я жду тебя!
Девочка сидела на берегу арыка, уставившись взглядом в одну точку, не чувствуя, что солнце уже сжигает ее кожу. Потом по-старушечьи, опершись на руку, встала боком, натянула платьице, отвязала коз и пошла с ними домой.
Так она и шла, не видя ничего, прямо по мостовой и по тротуару, шарахались от нее и ее коз и пешеходы, и водители. Благо уже был полдень, большинство народу отсиживалось или отлеживалось в тени, на сквознячке. Но те, что оказались на улице, смотрели на девочку с козами с немым удивлением и даже не кричали на нее и не ругались, настолько она казалась странной и потерянной.
Мать сильно удивилась, что Зайнап возвращалась по самому солнцепеку, спросила:
– Что ты так рано? Надо было жару переждать, пусть бы козы до вечера траву пощипали. А мешок где? Трава где? – но взглянув на дочку, резко замолчала.
Сама загнала коз в тенистую клеть, дала им воды. Наполнила корыто теплой водой из бочки:
– Иди, Звездочка, я тебя выкупаю. Что случилось? Расскажи. Тебя кто-то обидел?
Девочка руками закрыла лицо и отрицательно покачала головой.
– Доченька, кто, кроме матери, тебя поймет? Кто пожалеет? Скажи, что-то случилась?
– Потом, мама, потом. Можно я немного полежу. А потом тебе все расскажу.
Как могла маленькая еще совсем девочка рассказать о том, что с нею случилось?
– Полежи, кизим, полежи, отдохни, вон как устала на жаре!
Мать нутром чувствовала беду, с утра места не находила, а увидела дочку, поняла – случилось что-то страшное, но не стала ни кричать, ни допросы устраивать. Знала, что доченька ее сама ничего плохого совершить не могла, что она успокоится и расскажет, что ее так сильно испугало. И не пришла ей мысль, что беда была страшнее страшной…
Уже стемнело, Зайнап попросила мать не включать свет, они сидели в задней комнатке, мать сидела возле стола, а девочка забилась в самый уголок кровати – она не могла смотреть в материнские глаза. Чистая девочка, не видевшая ничего плохого ни у себя дома, ни у Сони, ни в Ларискином доме – а где она еще бывала? Самое нескромное – поцелуй на экране и сцены любви в книгах, вот и все, что она знала. В те времена целомудрие было нормой, а уж в их доме, где мужчин не было вообще после смерти отца и Сабира, что могла узнать девочка? Кроме участкового, в дом ни один мужчина не вошел, мать сама чинила клетки, забор, сама вбивала гвозди, мазала и белила дом. Никого в помощники не звала и не впускала.
И девочка, просвещенная только Лариской, рассказывавшей ей об «этом», до смерти испугавшаяся близости с мужчиной на танцплощадке, интуитивно почувствовавшая опасность, стремглав сбежавшая от нее, эта девочка безбоязненно ходила за травой в безлюдные места, а мама не предупредила ее, что может случиться беда, не предупредила, потому что никогда ничего подобного в этих местах не происходило. А может быть, и случалось, но никто и никогда об этом не говорил…
Девочка сидела в полной темноте, даже лучика света нигде не было видно. Мать спросила спокойно, без угрозы,