Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками. Николай Чадович
узкими глазами и откашлялся в кулак. – У вас на следующий квартал запланирована установка трех идолов. Радегаста, Нияна и Чапая. Ну, думаю, на кой нам хрен три еще, когда и тех, которые имеются, сосчитать невозможно. Вот я с богорезами и договорился. Они мне две сажени чурок отвалили, а я им акт приемки наперед подписал. Еще и штоф на прощание налили. И нам хорошо, и им без хлопот. Так что до тепла нам дров должно хватить.
– Богорезы известные святотатцы. А ты куда лезешь? Вдруг узнает кто?
– Ну, началось, – Пашка ненатурально изобразил обиду. – Другие из этих идолов избы себе выстроили, а тебе трех штук на дрова жалко.
– Мне тебя жалко! Ведь скоро вчистую проворуешься. Куда дары девались, которые Святовиду предназначены?
– Ты что, начальник! – глаза Пашки округлились. – Я здесь причем? Ты его, болвана восьмиглазого, спроси, как он ими распоряжается. Может, сам жрет, может, с кодлой своей делится. Я за него не ответчик.
– Дать бы тебе хорошенько, – с чувством сказал Пряжкин. – Да руки марать не хочется. Сам допрыгаешься.
– Это еще посмотрим, кто из нас первым допрыгается, – обиделся Пашка. – Тебя, между прочим, в министерство бдительности вызывают. Велели спешно явиться. Опять, наверное, кого-то из соратников облаял.
Из соображений секретности весь руководящий состав министерства бдительности состоял из членов одной семьи. Заместителем министра была его теща, начальниками основных отделов – жена, дочка и племянник. Каждый, вновь поступающий на службу сотрудник, должен был так или иначе породниться с министром. Одного особо ценного агента ему даже пришлось усыновить.
Учреждения этого Пряжкин особо не опасался (как-никак он был единственным человеком в державе, знавшим в теории, а главное, на практике, как запускаются и наводятся на цель стратегические ракеты), но ухо привык держать востро. Не приходило и месяца, чтобы министерство бдительности не выявляло каких-нибудь очередных вражеских происков. То на пустой бочке, выловленной в Великом Ледяном Море, оказывалась какая-то, хоть и не вполне понятная, но явно провокационная надпись, то через рубеж проникал зараженный бешенством песец, то в жертвенном роге Перуна оказывались оленьи экскременты.
Министр принял Пряжкина не в кабинете, а где-то на задворках своей конторы, по соседству с персональным утепленным нужником. Возможно, это было связано с особо конфиденциальным характером встречи, а возможно, министр (фамилия которого, кстати, была Зайцев, а имя – Любомысл) просто накануне объелся на тризне по одному своему дальнему родственнику, давно списанному в резерв по причине старческого слабоумия и физической ветхости.
По ходу беседы министр несколько раз скрывался в нужнике, оставляя Пряжкина в одиночестве на морозе. Чувствовалось, что громадная ответственность, возложенная на Зайцева еще в ранней юности, основательно расшатала его здоровье. Да и теперь, по слухам, он не щадил себя. Чего стоил только один план поголовной проверки всех перелетных птиц,