Мировая революция. Воспоминания. Томаш Масарик
заседания съезда Союза (III), на котором большинством была принята программа Национального совета. Формальное значение имеет так называемый Киевский договор, подписанный Штефаником, Дюрихом, представителями Союза и американской делегацией. Таким образом, споры, тянувшиеся почти с самого начала войны, были по крайней мере внешне отстранены. Я нашел, однако, еще достаточно личных обид и кислых отношений.
Не хочу быть несправедливым к нашим политикам из чешской и словацкой колонии в России; было время, когда наши пленные и граждане из Чехии и Словакии, застигнутые войной и застрявшие в России, также возлагали свои надежды на официальную Россию. И только после познания России и после революции изменились взгляды. Тем большей становится заслуга петроградцев, которые с самого начала и особенно во время правления Штюрмера защищали более критическое отношение к России и крепко держались за программу единоосвободительного движения. По этому поводу особенно вспоминаю три имени: Павлу, Чермак, Клецанда. В это же время к петроградскому направлению примкнули и наши пленные: в последние месяцы 1916 г. и в начале 1917 г., еще перед революцией, из наших лагерей уже слышались голоса, требовавшие единого фронта с Национальным советом в Париже.
Было бы интересной работой проследить, как пленные политически организовывались в отдельных лагерях и как они выражали свои взгляды в различных меморандумах, посылавшихся не только в Союз, но и русскому правительству. Лагеря были отделены один от другого, и большинство их заявлений, полагаю, происходило без переговоров друг с другом.
Моей первой заботой при приезде в Петроград было ориентироваться в положении и подробно узнать, насколько подвинулось наше военное предприятие с 1914 г.: прежде меня время от времени осведомляли по почте, приезжали ко мне наши люди из России и русские, посылал и я своих личных послов, наконец, у меня были сообщения от Штефаника, но лишь теперь я мог подробно изучить историю нашего движения в России.
Опираясь на прежнее знакомство с официальной Россией, я уже наперед не ожидал, чтобы она слишком охотно согласилась на создание войска; поражения сперва в 1914-м, а потом и в 1915 г., естественно, не повысили настроений и стремлений русского режима к созданию какого бы то ни было нерусского войска.
1916 г. принес наступление Брусилова, повысились и надежды, и кроме того, нашим движением в России заинтересовалась Франция через генерала Штефаника, о плане которого в том виде, как мы его набросали в Париже, я уже говорил. Однако и наступление Брусилова потерпело неудачу, и снова настало пессимистическое настроение, безразличное к какому бы то ни было новому действию.
Неопределенность настроения наших людей, не знавших, чего они, собственно, хотят, и отвратительные споры их между собой отпугивали русских; говоря по совести, я часто удивлялся, что у них еще было столько терпения с нашими.
В январе 1915 г. д-р Вондрак подал от Киевской группы Министерству иностранных дел и