Потомки королевы. Галина Тер-Микаэлян
отца Лизоньку, – в имении, где их семья счастливо прожила более пятнадцати лет, поселилась гнетущая тоска. Иван запил и пил беспробудно. В пьяном виде он обычно спал в кресле, изредка поднимая веки и глядя на окружающих осоловелыми глазами, но трезвым становился угрюм, из-за малейшего пустяка приходил в бешенство, безжалостно порол дворовых, бил детей, несколько раз даже поднял руку на жену, обвиняя ее в болезни и смерти детей. Бонна фрейлин Гертруда, весьма образованная женщина, прожившая в их семье почти десять лет, со слезами на глазах собрала свои пожитки и перебралась в соседнее поместье к полковнику Леману, давно уже пытавшемуся ее к себе переманить.
Мария согнулась, в свои сорок с небольшим поседела, сжималась и вздрагивала от каждого окрика мужа. В конце концов, не выдержав, она написала свекрови в Москву. Время пощадило отрывки из ответного письма, написанного по-французски.
«…Милая Мари, дитя мое, – писала Александра Петровна, – будь я здорова, немедленно приехала бы к вам, но врач не позволяет мне надолго подниматься с постели. Будем уповать на Бога, я молюсь, чтобы Он вразумил моего сына. Сильней всего меня беспокоит то, что внуки мои не получают должного образования, а теперь еще вас покинула обучавшая их бонна. Разумеется, ее знаний уже недостаточно было для обучения мальчиков. Ивану я не раз об этом писала, и прежде он собирался отправить их в частный пансион, но теперь, кажется, совершенно ушел в свое горе и ни о чем не думает. Единственный человек, который имеет на него влияние, это его дядя Яков Иванович Ростовцев, я напишу ему и попрошу…»
Судя по датам, Яков Иванович немедленно откликнулся на просьбу невестки и отправил племяннику полное укоризны письмо, сохранившееся почти полностью.
«… Ты знаешь, племянник, как я люблю тебя, и как понятно мне твое горе, ведь и нам с моей дорогой Верочкой довелось не раз хоронить любимых чад своих. Разве не разрывалось у нас сердце, когда в прошлом году чахотка унесла нашу ненаглядную Сашеньку, а ведь ей едва минуло девятнадцать! Но поведение твое я не могу одобрить, оно больно ранит твоих жену и матушку, о себе я уже не хочу говорить. Приди в себя, вся Россия теперь изранена сердцем, скорбь пришла чуть ли не в каждый дом…»
Шел 1856 год, Крымская война окончилась для России тяжелым поражением, в храмах поминали павших, ширились тяжелые слухи о том, что император Николай Павлович, виня себя в постигших армию неудачах, покончил жизнь самоубийством. В этом была и доля истины – будучи сильно простуженным, государь вышел на парад и простоял на морозе несколько часов в тонком мундире с непокрытой головой.
«… У тебя четыре сына и две дочери, – продолжал Яков Иванович, – очнись, вспомни о своем отцовском долге. Сколько теперь Ване, твоему старшему, скоро пятнадцать? Да и Васе уже почти четырнадцать, следует подумать об их будущем. Матушка твоя в своем письме ко мне припомнила рассказы ее собственного отца князя Вадбольского, твоего деда, о том, как в юном возрасте его обучали доморощенные