Кир-завоеватель. Владимир Ераносян
сказал, что если будет ей угрожать опасность, то сотни можешь загубить невинных жизней. А здесь – раз плюнуть! Всего одно дитя! В жестокости и неблагодарности моей в душе твоей сомнения, вижу, нет. Так что не спорь! Песчинка ты в моих глазах. Я даже имени в хабаре не спросил того, кто меня спас во время штурма Ниневии.
– Как же я смогу его убить?
– Хоть посохом своим, пусть даже иудейским.
– Я понял. Давай корзину. Золото себе оставь, Гарпаг.
– Скажи, как думаешь, «злодей», «невинных душ губитель»… Так выразиться ты хотел? Мне все равно, пастух, учти, проверю я, как ты убил младенца. Пришлю людей, когда случится все. Ты тело мне покажешь. Иначе – смерть придет в твое жилище. Забыл я снова, как зовут тебя?
– Я – Митридат, в честь Митры нареченный, богини, чтящей договор.
– Вот и хорошо. Надеюсь, мы договорились. Позволил ты себе меня унизить, пристыдить… Так получай за дерзкое свое поведение безжалостный приказ. Каппадокийцы ничего не стоят. Я в пекло посылал и тысячу таких, собакам собачья смерть!
Гарпаг ударил пастуха плетью, оставил корзину с младенцем и умчался в своей колеснице, обдав пастуха горячей пылью.
Глава 6. Смерть младенца
С понурой головой пастух отправился домой, через ручей, затем по склону в гору. Отара блеяла, предчувствуя своим животным чутьем большое бедствие. Овцы не стремились на вершину, им всегда было уютнее у подножия.
Митридату казалось, что небо опустилось – слишком низко висели тучи. Горный стервятник вился у морщинистой скалы, где стояла одинокая унылая хижина. Из нее доносился плач Спако.
По извилистой тропинке он поднялся наверх, заметив, что сучка ощенилась. Ее нужно было покормить, чтобы она набралась сил после родов. И следует отгонять других псов от миски. Щенки вышли славные. Будничные мысли возникали сами по себе, словно ничего не произошло и перед ним не провели черту, за которой у человека уже нет выбора…
Перед тем как войти в жилище, пастух поставил корзину с младенцем под куст терновника. Подальше от пекла. Малыш был спокоен, не осознавая, какой злой рок над ним навис и что уготовили его новорожденной и чистой, как пух неоперившегося птенца, судьбе не боги, а взрослые люди, коим должно защищать, а не убивать жизнь. У Митридата пересохло в горле. Если бы было возможно отдать свою жизнь взамен… Но худшее ожидало пастуха спустя мгновение.
То, что Митридат увидел, могло ввергнуть мужчину, даже такого сильного духом, в уныние.
Его Спако, окровавленная и обессиленная, лежала на их неказистом ложе, накрытом овчиной шкурой, и обнимала руками мертворожденное дитя. Их мальчика. О нем они мечтали, о нем говорили, его ждали. О, всемогущие боги! За что вы ниспосылаете на людей столь тяжкие испытания? И разве могут вынести люди такое бремя и воспрять, пережив такое?
«Все же было хорошо, она носила его без видимых осложнений. Ни разу не жаловалась…» – подумал с горечью Митридат и разжал руки своей жены, чтобы извлечь мертвого малыша. Надо было взять себя в руки. Ради нее. Спако нужна была поддержка, а не растерянность. И Митридат