Завтра мне будет тридцать. Йека Петрова
терпении – кто коготками, кто ноготками. Бывает и так, что неуклюжий ангелок нечаянно касается нимбом окна – тогда на стекле появляются светящиеся голубые круги, пропадающие со временем – так, как случается после встречи камушка с речною гладью. А в другое мгновение чёртик, недостаточно, очевидно, злой, потому как ещё учится, намеренно врезается рожками в стекло, пока на крошечных глазках-бусинках его не появляются слёзы обиды – тогда он потирает ушибленные рожки и в ожидании сочувствия оборачивается к старшим чертям, но те лишь бросают в его сторону недовольные взгляды. Вечно черти кого-то осуждают! Правда, однажды я наблюдала, как недостаточно добрый ангелочек ухмыляется над несчастным чертёнком, пока к последнему не подлетает другой ангел – с тёмными кудрями. Смуглый такой, совсем не то что рождественские игрушки. Он легонечко дотрагивается до рожек расстроенного чертёнка, озираясь по сторонам – чертяги, однако, не смотрят в их сторону, соревнуясь в зловещем смехе друг с другом, а вот ангелы небрежно качают головами – мол, не следует избавлять этого чёрта от боли. Но смуглый ангелок иначе не может – такое уж у него сердце! Ну что за создания эти ангелы и черти! Каждый по-своему добр, и каждый по-своему зол. Одно из этих существ, не похожее ни на ангела, ни на демона, но похожее на обоих сразу, не пытается пробить стекло. Оно зависло в воздухе и проникло сущностью своею в глубины моего сознания. «Чего ты боишься?» – спросило оно, не размыкая крошечных губ. «Завтра боюсь», – просто ответила я. А оно вдруг расхохоталось – такого заливистого смеха я в жизни не слыхала!
– Если и бояться чего-то сегодня, так только того, что сегодня может произойти, – напутствовало существо, – а завтра будешь бояться насчёт того, что будет завтра. Р-р-раз! И ты спокоен. Лучше всего не бояться вовсе, но если уж совсем не превозмочь свои страхи: а ты, я смотрю, как раз из тех, кто не может их превозмочь, – тут, я клянусь, существо ущипнуло меня за нос – вот так нахальство! – так пусть для каждого из них будет отведён собственный день в календаре. День пролетел (прошёл, прополз) – вжу-у-ух – перечеркнул дату и оставил страх позади! Так будет лучше всего.
Нужно было дать имя этому умнику, из уст которого всё звучало чрезмерно воздушно! Ах, как легко, – раз – и вы со спокойствием друг друга обрели! Бла-бла-бла. При этом я, что обиднее всего, не могла придумать остроумный ответ, доказывающий моё превосходство в вопросах сегодняшних и завтрашних. Немного подумав, я назвала существо (так, с виду, бесполое) именем Фол. Прежде я подумывала назвать его Уимблдон – не в честь лондонского пригорода, а в честь теннисного турнира. Я никогда не увлекалась теннисом и, уж конечно, некоторые обязательно бы упрекнули меня за то, что не назвала этот светящийся комочек, действительно напоминающий огромной головой теннисный мяч, каким-нибудь славянским словом. Но мне, ребёнку космополитизма, и в голову не пришло ничего, подобного «лапте». В любом случае, Уимблдон – как-то слишком вычурно и длинно. Тогда я стала думать обо всех играх с мячом, и мне в голову пришёл «фол». В школе я играла в баскетбол (вы бы никогда не догадались, увидев моё телосложение) и мне всё время кричали: «Фо-о-ол», что значило, что я играла как-то грубо и нечестно. Впрочем, мне всегда казалось, что люди сами врезаются в моё туловище и притворяются, будто я причинила им страшный ущерб. Команда у нас была откровенно слабая, и на долгую память об этом факте я получила два-три диплома «За участие». Да и правил я так и не выучила, просто бегала за кем-то с мячом, за что меня называли то «ракетой», то «прилипалой». Зато теперь у ни-чёрта-ни-ангела появилось имя. У Фола были такие крошечные смешные рожки, которые торчали, словно два здоровенных прыщика. Они светились, как фосфорная игрушка – чем не Рождество, а? Вообще-то сейчас декабрь, а день рождения у меня в марте – самый ненавистный месяц в году. Но когда тебе двадцать девять, все шесть месяцев до следующего дня рождения ощущаются, как будто тридцать исполнится завтра. Одно большое «завтра» шесть месяцев кряду. Так и с ума сойти ведь можно. При этой мысли я кинула в сторону Фола взгляд. Как он вообще со мной разговаривает? Всё ещё за окном, витает, как ни в чём не бывало, между дерущимися ангелами и умиротворёнными чёртиками. Кое-что поменялось, верно? Только я не сумела сразу понять, что. Фол в то же время со своими прыщами-рожками глупо кривлялся. Ну, знаете, строил всякие нелепые рожицы, будто это могло рассмешить меня. И всё же я пару раз засмеялась, не сдержавшись. Первый раз, когда Фол поджал ручки и ножки, а затем одну руку положил себе на голову и стал делать вид, будто играет ею в баскетбол. Было и правда очень похоже – и почти неприлично смешно! Совсем неприлично стало, – и это был второй случай, – когда он «забросил» себя в «корзину», точнее в кольцо. Вы бы видели, из чего он его сделал! Из собственного едва светящегося нимба – чтобы я увидела его, ему пришлось набрать в рот воздуха и задержать дыхание. Так он аж весь покраснел! Нимб его засветился во всю силу насыщенным синим цветом, и Фол отодвинул его на расстояние вытянутой руки, а после выпустил воздух изо рта и совершил какой-то невообразимый финт! Бам – прямое попадание в кольцо! Тут я прыснула со смеху. Фол явно наслаждался вниманием. Следом он изобразил короткое замыкание, полицейский автомобиль со вспыхивающими огнями и протяжным звуком сирены, да всякое другое, не столь очевидное, как заброшенный в корзину баскетбольный мяч.