Сегодня и завтра. Иван Панаев
видѣлъ, какъ эта ножка коснулась тротуара и порхнула въ дверь, но она все-таки коснулась тротуара – и онъ, безумецъ, и онъ готовъ былъ поцѣловать это мѣсто, до котораго коснулась ножка… Вогъ какъ онъ любилъ ее! А она и не замѣтила его – и можно ли было ей замѣтить какую-то группу, смиренно пріютившуюся отъ дождя у подъѣзда? Это такъ обыкновенно. Передъ ней мелькнули какія-то три фигуры – только!
Бѣдный молодой человѣкъ! Онъ уже давно зналъ ее: онъ встрѣчалъ ее то на гуляньяхъ, то во французскомъ спектаклѣ; онъ такъ завидовалъ этимъ гордымъ господамъ, которые одинъ за другимъ толпились въ той ложѣ, гдѣ сидѣла она; ея личико такъ сошлась съ его видѣніемъ, съ его мечтою, что онъ скоро началъ смѣшивать мечтѵ съ существенностью, картину съ жизнью.
Одннъ изъ лакеевъ остался у подъѣзда…
– Черезъ полчаса подавай! – закричалъ онъ кучеру: – опять на дачу.
Молодой человѣкъ схватилъ лакея за руку. Лакей преважно посмотрѣлъ на него.
– Чья это карета? – спросилъ онъ его… И голосъ молодого человѣка дрожалъ.
Лакей снова съ пренебрелѵсніемъ посмотрѣлъ на него.
– Князя В*,– отвѣчалъ онъ грубо.
– А кто эти дамы?
– Княжна, его дочь, и сестра князя.
– А кто этотъ кавалергардскій офицеръ, который въ воскресенье былъ съ ними на Елагиномъ острову?
Лакей, кромѣ пренебреженія, въ этотъ разъ посмотрѣлъ на него съ подозрѣніемъ.
– Кто этотъ офицеръ? – повторилъ молодой человѣкъ громкимъ и повелительнымъ голосомъ.
– Какой офицеръ-съ? Я не знаю-съ! У ея сіятельства женихъ въ кавалергардскомъ полку, – отвѣчалъ лакей, внезапно оторопѣвъ отъ такого голоса.
II.
See, how she leans her cheek upon her hand;
O that I were a glowe upon that hand,
That, I might touch that chock!…
Какъ мила княжна Ольга! Вглядитесь въ эти страстныя очи: въ этихъ очахъ вамъ выскажется душа ея; полюбуйтесь этими рѣсницами, этими длинными, темными волосами шелковыхъ кудрей, этими устами, на которыхъ бы умереть въ поцѣлуѣ, этою простодушною ловкостью, этою привѣтливою улыбкою. Посмотрите, какъ она легка, воздушна, какъ она создана быть княжной, блистать въ позолоченныхъ залахъ, вдохновлять любовью, очаровывать съ перваго взгляда! Ея очи – да это цѣлый міръ любви! не этой свѣтской, жалкой любви, о которой болтаютъ въ гостиныхъ, нѣтъ – любви поэтической, о которой мечталъ пламенный Шиллеръ и которую называютъ люди безуміемъ.
Вамъ, можетъ быть, покажется это смѣшно? ІІІиллеровскій идеалъ въ аристократическихъ гостиныхъ XIX вѣка, шиллеровскій идеалъ въ Сихлеровои шляпкѣ! Но что ж мнѣ дѣлать, если княжна точно была такова? Пусть она будетъ для насъ анахронизмомъ въ наше время, странностью, чѣмъ хотите, – но я повторяю, она, въ самомъ дѣлѣ была такова. Чуждая напыщенности и той пошлой гордости, выражающейся такъ смѣшно, такъ некрасиво на иныхъ личикахъ, княжна была горда, не по огромности и узорчатости своего княжескаго герба, а по чувству собственнаго достоинства.