Рассказы о пилоте Пирксе. Непобедимый. Станислав Лем
только обедают.
Столовая, она же кают-компания, оказалась небольшой; стены были обшиты деревом – не панелями, а сосновыми брусьями. Даже смолой пахло. После ослепительных лунных пейзажей подчеркнуто «земная» обстановка была особенно приятна. Впрочем, профессор Ганшин признался, что лишь верхний, тонкий слой стен сделали из дерева – чтобы меньше тосковать по Земле.
Ни за обедом, ни после не говорилось о станции «Менделеев», о происшествии, о несчастных канадцах, о предстоящем отлете – будто Пиркс и Лангнер приехали погостить и бог знает сколько здесь пробудут.
Русские держались так, словно им нечем было заниматься, кроме беседы с гостями: расспрашивали о земных новостях, интересовались делами на Луне Главной; в порыве откровенности Пиркс признался в стихийной неприязни к лунным туристам и их манерам – похоже, его слушали с одобрением. Лишь спустя некоторое время гости заметили, что то один, то другой из хозяев покидает компанию, а потом вновь возвращается. Выяснилось, что они ходят в обсерваторию – на Солнце появился удивительно красивый протуберанец. Стоило произнести это слово, как для Лангнера перестало существовать все остальное. Свойственное ученым самозабвение овладело всеми сидевшими за столом. Принесли фотографии, потом продемонстрировали фильм, отснятый через коронограф. Протуберанец был и впрямь исключительный: он протянулся на три четверти миллиона километров и напоминал допотопное чудовище с огнедышащей пастью.
Когда зажгли свет, Ганшин, Пнин, третий русский астроном и Лангнер начали переговариваться; глаза у них блестели, они были глухи ко всему постороннему. Кто-то вспомнил о прерванном обеде; вернулись в столовую, но и тут, отодвинув в сторону тарелки, все принялись что-то подсчитывать на бумажных салфетках. Наконец Пнин сжалился над Пирксом, для которого эти споры были китайской грамотой, и увел его в свою комнату, маленькую, но привлекательную, – из ее широкого окна открывался вид на восточную вершину хребта Циолковского. Солнце, низкое, зияющее как врата ада, бросало в хаос скальных нагромождений другой хаос – теней, которые чернотой своей поглощали контуры предметов, словно за каждой гранью освещенного камня открывалась дьявольская пропасть, ведущая к самому центру Луны. Каменные вершины, наклонные башни, шпили, обелиски будто растворялись в пустоте, а потом выскакивали из чернильной тьмы, словно окаменевшие языки пламени. Взгляд терялся среди нагромождений совершенно несовместимых форм и находил облегчение лишь в круглых черных ямах, напоминавших глазницы: это были воронки маленьких кратеров, до краев наполненные тенью.
Пейзаж был единственным в своем роде. Пиркс уже бывал на Луне, о чем раз шесть упомянул в беседе, но не в такую пору, за девять часов до захода солнца. Они долго сидели у окна. Пнин называл Пиркса коллегой, а тот не знал, как ему отвечать, и мудрил с грамматикой изо всех сил. У русского была фантастическая коллекция фотоснимков, сделанных во время горных