Люди сороковых годов. Алексей Писемский
этакие! – повторил опять полковник, сердито взмахнув на скотницу глазами.
– Только что, – продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, – у мосту-то к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе – земля-то взрыта!
– Медведь это ее убил? – спросил Павел с разгоревшимся взором.
– Он, батюшка!.. Кому же, окромя его – варвара!.. Я, батюшка, Михайло Поликарпыч, виновата уж, – обратилась она к полковнику, – больно злоба-то меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. «Не подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе[5]; не подстрелишь ли злодея-то нашего?» Обещался прийти.
– Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! – возразил ей мрачно полковник.
– Николи, батюшка, николи они в эту трущобу не захаживали! – убеждала его скотница и потом, снова обливаясь слезами и приговаривая: – «Матушка, голубушка моя!» – вышла из комнат.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: «Ты скажи же мне, как егерь-то придет!» – «Слушаю, батюшка, слушаю», – отвечала она ему совершенно покойно.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.
– Ты на медведя пришел? – спросил он его с любопытствующим лицом.
– Да-с, – отвечал тот, глядя на него с улыбкою.
– Папаша, егерь! – закричал Павел.
Полковник тоже вышел на крыльцо.
– Здравствуй, Яков, – проговорил он.
– Что, батюшка, и у вас сосед-то наш любезный понадурил? – отвечал тот, вежливо снимая перед ним шапку.
– Да, а все народец наш проклятый: не взглянут день-деньской на скотину.
– Не усмотришь тоже за ним, окаянным, – произнес Сафоныч.
– А ты убивал когда-нибудь медведей-то? – приставал к нему Павел.
– Как же-с! Третьего года такого медведища уложил матерого, что и боже упаси!
– Я, папаша, пойду с ним сидеть на медведя, – сказал Павел почти повелительным голосом отцу.
– Ты? – повторил тот, покраснев слегка в лице. – Эй, Кирьян! – крикнул он проходившему мимо приказчику.
Кирьян подошел.
– Возьми ты Павла Михайлыча ружье, запри его к себе в клеть и принеси мне ключ. Вот как ты будешь сидеть на медведя! – прибавил он сыну.
Кирьян сейчас же пошел исполнять приказание барина. Павел надулся.
– Где, судырь, вам сидеть со мной; я ведь тоже полезу на лабаз, на дерево, – утешал его Сафоныч.
– А я разве не умею взлезть на дерево? – возразил ему Павел.
– Ну, а как он вас стрясет с дерева-то?
– А отчего ж тебя он не стрясывает?
– Да я потяжельше вас.
– И меня, брат, не стрясет, как я схвачусь, сделай милость! – сказал хвастливо Павел.
– Ну,
Лабаз – здесь полати в лесу, полок или помост на деревьях, откуда бьют медведей.