Ахматовские зеркала. Алла Демидова

      И была для меня та тема,

      Как раздавленная хризантема

      На полу, когда гроб несут.

      Между «помнить» и «вспомнить», други,

      Расстояние, как от Луги

      До страны атласных баут[32].

      Бес попутал в укладке рыться…

      Ну, а как же могло случиться,

      Что во всем виновата я?

      Я – тишайшая, я – простая,

      «Подорожник», «Белая стая»…

      Оправдаться… но как, друзья?

      Так и знай: обвинят в плагиате…

      Разве я других виноватей?

      Впрочем, это мне все равно.

      Я согласна на неудачу

      И смущенье свое не прячу.

      У шкатулки ж тройное дно.

      Но сознаюсь, что применила

      Симпатические чернила,

      Я зеркальным письмом пишу,

      И другой мне дороги нету, —

      Чудом я набрела на эту

      И расстаться с ней не спешу.

      Чтоб посланец давнего века

      Из заветного сна Эль Греко

      Объяснил мне совсем без слов,

      А одной улыбкою летней,

      Как была я ему запретней

      Всех семи смертельных грехов.

      И тогда из грядущего века

      Незнакомого человека

      Пусть посмотрят дерзко глаза,

      И он мне, отлетевшей тени,

      Даст охапку мокрой сирени

      В час, как эта минет гроза.

      А столетняя чаровница[33]

      Вдруг очнулась и веселиться

      Захотела. Я ни при чем.

      Кружевной роняет платочек,

      Томно жмурится из-за строчек

      И брюлловским манит плечом.

      Я пила ее в капле каждой

      И, бесовскою черной жаждой

      Одержима, не знала, как

      Мне разделаться с бесноватой:

      Я грозила ей Звездной Палатой[34]

      И гнала на родной чердак[35].

      В темноту, под Манфредовы ели,

      И на берег, где мертвый Шелли,

      Прямо в небо глядя, лежал, —

      И все жаворонки всего мира[36]

      Разрывали бездну эфира,

      И факел Георг[37] держал.

      Но она твердила упрямо:

      «Я не та английская дама

      И совсем не Клара Газуль[38],

      Вовсе нет у меня родословной,

      Кроме солнечной и баснословной,

      И привел меня сам Июль.

      А твоей двусмысленной славе,

      Двадцать лет лежавшей в канаве,

      Я еще не так послужу.

      Мы с тобой еще попируем,

      И я царским моим поцелуем

      Злую полночь твою награжу».