Старческий грех. Алексей Писемский
теперь этим добром! – прибавлял он с удовольствием и вытаскивал из кармана целую пригоршню овсяной крупы, которую они с Мучениковым сейчас же разделяли и тут же ее съедали.
Однажды Иосаф как-то особенно таинственно был вызван своим приятелем из класса. Я потихоньку тоже вышел за ними. Сначала они походили по коридору, поговорили между собой о чем-то шепотом и прошли в физический кабинет. Там Мучеников сначала вытащил из своих широчайших штанов какой-то ящичек с дырочками, осторожно открыл его, и из него выпрыгнула мышь на ниточке, потом вынул он оттуда что-то завернутое в бумажку – развернул – оказалось, что это был варганчик, на котором он и начал потихоньку наигрывать, а мышка встала на задние лапки и принялась как бы плясать. Ферапонтов смотрел на все это с пожирающим вниманием. Меня несколько удивило, что такие большие гимназисты и чем занимаются? Сам я, хотя и был гораздо моложе их, давно уже отстал от всяких детских игр и даже презирал ими…
Так дело шло до пятого класса. К этому времени у Иосафа сильно уже пророс подбородок бородою: середину он обыкновенно пробривал, оставляя на щеках довольно густые бакенбарды, единственные между всеми гимназистами. Раз мне случилось, наконец, идти с ним по одной дороге.
– Ферапонтов! Зайдите ко мне, – сказал я почти умоляющим голосом.
– Что? Нет-с! Зачем? – отвечал он.
– Мы покурим, потолкуем.
– Я не курю-с.
– Ничего, вы попробуете! Пожалуйста, зайдемте.
– Пожалуй-с, – проговорил, наконец, Иосаф каким-то нерешительным тоном и зашел, но как-то чрезвычайно робко.
Встретившей нас нашей дворовой женщине Авдотье он поклонился самым почтительным образом, и когда мы вошли в мою комнату, он, кажется, не решался сесть.
– Садитесь, пожалуйста, Ферапонтов, – сказал я и начал старательно выдувать и закуривать для него трубку.
Иосаф два раза курнул и возвратил ее мне.
– Нет-с, горько, я не умею! – сказал он.
– Да вы вот как! – объяснил я ему и, ради поучения его, отчаянно затянулся.
– Я не умею-с, – повторил Иосаф.
Он, видимо, более всего в эту минуту был занят тем, чтобы спрятать под кресло свои дырявые и сильно загрязненные сапоги.
– Послушайте, – сказал я, небрежно разваливаясь на диване, – что вы дома делаете, когда из класса приходите?
– Да что? Уроки учу; ну и по дому тоже кое-что поделаешь.
– А читать вы любите? – спросил я, никак не предполагая, что Иосаф даже не поймет моего вопроса.
– Что читать-с? – спросил он меня самым невиннейшим тоном.
– Повести, романы, вот как этот, – сказал я, показывая на лежавший в то время у меня на столе «Фрегат «Надежда»[3], который я только что накануне проглотил с неистовою жадностью.
– Нет-с, я не читывал, – отвечал Ферапонтов.
В это время Авдотья подала нам чай. Иосаф вдруг стал отказываться.
– Отчего же вы не пьете? Пейте! – сказал я.
Ферапонтов, конфузясь,
«Фрегат «Надежда» – повесть А.Бестужева-Марлинского (1797—1837).