Старая барыня. Алексей Писемский
тоном.
– Что говорить, мать моя, что говорить! – подхватила хозяйка, тоже плачевным тоном.
– Остался после дочери моей родной, – продолжала старушка, – словно ненаглядный брильянт для нас; думали, утехой да радостью будет в нашем одиночестве да старости; обучали как дворянского сына; отпустили в Москву по торговой части к людям, кажется, хорошим.
– Что говорить, что говорить, мать моя, – подхватила еще раз хозяйка.
– Что ж он, загулял там? – спросил я.
– Бог знает, сударь, как сказать, хозяева ли обижали или сам себя не поберег, – отвечала старушка.
Старик горько улыбнулся и перебил жену:
– Он еще с детства себя не берег, оттого, что в баловстве родился и вырос; другие промышленники по этому же делу, еще в мальчиках живши, в дома присылают, а наш все из дому пишет да требует: посылали, посылали, наконец, сами в разоренье пришли. А тут слышим, что по таким делам пошел, что, пожалуй, и в острог попадет. Стали писать и звать, так только через два года явился: пришел наг и бос. Обули, одели, думая, что в наших глазах исправленье будет, а вместо того с первой же недели потащил все из дому в кабак…
С каждым словом в голосе старика слышалось более и более строгости, а на глазах старушки навернулись слезы.
– Чьих же вы господ были? – спросил я, чтобы прекратить этот, видимо, тяжелый для них разговор.
– Господ мы были: госпожи гоф-интенданши[2] Пасмуровой, – отвечал слепец внушительно.
– Гоф-интендантши Пасмуровой, – повторил я, припоминая, что мне еще матушка рассказывала что-то такое о гоф-интендантше Пасмуровой как о большой, по-тогдашнему, барыне.
– Ваша госпожа была здесь довольно знатное и известное лицо? – сказал я.
При этом вопросе лицо старика окончательно просветлело.
– Госпожа наша, – начал он, не торопясь и с ударением, – была, может, наипервая особа в России: только званье имела, что женщина была; а что супротив их ни один мужчина говорить не мог. Как ими сказано, так и быть должно. Умнейшего ума были дама.
– Хорошо, говорят, жила, открыто? – спросил я.
– По-царски или как бы фельдмаршалше какой подобает. Своей братьи помещиков круглый год неразъездная была. В доме сорок комнат, и то по годовым праздникам тесно бывало. Словно саранчи налетит с мамками, с детками, с няньками, всем прием был, – заключил старик каким-то чехвальным тоном. Я понял, что передо мной один из тех старых слуг прежних барь, которые росли и старелись, с одной стороны, в модном, по-тогдашнему, тоне, а с другой – под палкой…
– Ты, верно, управителем был? – спросил я.
– Я был, сударь, – отвечал старик, зажимая глаза и как бы сбираясь с мыслями, – был, по-нашему, по-старинному сказать, главный дворецкий: одно дело – вся лакейская прислуга, а их было человек двадцать с музыкантами, все под моей командой были, а паче того, сервировка к столу: покойная госпожа наша не любила, чтобы попросту это было, каждый день парад! А другое: зрение они слабое имели, и по той причине письма под диктовку их писал, по делам тоже в присутственных
Гоф-интендантша – жена придворного чиновника, заведовавшего дворцами и садами. С 1797 года Гофинтендантская контора была подчинена обер-гофмаршалу.