Таймер. Федор Михайлович Шилов
затолкал в рот остатки надкушенного квадрата и жестами попросил разрешения сначала прожевать.
– Жуйте, жуйте,– спокойно сказала Марина, приподняла крышку сковороды. Разогретое месиво вкуснее пахнуть не стало.– Жуйте, жуйте…– теперь уже пропела она. И опять,– жуйте, жуйте. Ко всему можно привыкнуть, Арсений,– она снова перешла на речитатив,– мне нравится эта квартира, для детей она – главное приключение детства, возможность поиграть в космический корабль или в необитаемый остров, где надо выжить с одной флягой воды и парой сухих галет. Разумеется, вода никуда не исчезает, и холодильнику я не даю пустеть – спасибо мужу, он зарабатывает. Зарабатывает,– снова протянула она нараспев и задумалась. Казалось, она напевает именно тогда, когда её размышления не сходились с речью. Чтобы не позволить искренним мыслям прорваться наружу, она ставит на репид последнее сказанное слово. Отвлекает собеседника.– Он святой человек, мой муж.
Очередное упоминание о святости мужа. Она похоже себя, а не меня убеждает в этом.
На окне заколыхалась марля – от комаров. Я заметил её краем глаза, и мне на миг почудилось, будто на улице не на шутку разыгрался буран. Но нет, спокойный летний ветер не забросал кухню снегом. Солнечный луч, просеянный через марлю, полюбовался собой в серебристых кастрюльных боках, побликовал на стеклянной крышке от сковороды в Марининой руке, покачался на моём чае.
Ручки комода отбрасывали тени, похожие на трёхлистный клевер или карточную масть крести, будто отпрянувшие от тёплого солнечного прикосновения, и лежащие несколько наискось.
Пока Марина резала огурцы и помидоры для вечерней трапезы супруга, я погрузился в раздумья.
У Женьки исследование, у Миши – гости, которые его кормят, Марине здесь просто нравится. А у Веры? Что её держит на исчезающем этаже? Ладно, сорокалетняя женщина привыкла, смирилась, ничего больше не ждёт от жизни, но Вера – моя ровесница! Почему бы ей не вязать медведей в другом месте? Надо спросить.
– Что, торт не понравился?
– Ненавижу вафли,– я не стал лукавить. Мне и чай не понравился. Но этого я вслух не сказал.
– Может быть, тогда бефстроганов? – она выключила газ.
Ага, значит «Мурня» для мужа в Маринином исполнении – это бефстроганов.
– Вот и Антоша!
В двери повернулся ключ. Из прихожей в кухню вошёл мужчина, пару раз виденный мною со спины и никогда – с лица (фото не в счёт). Одет он был в строгие классические брюки, измятые в дороге, и синюю футболку – навыпуск. Она была ему маловата. Округлый живот приподнял ткань, так что из-под синего материала была видна белая полоска кожи. К своим сорока с небольшим (хотя с чего я взял, что им по сорок?) он был полностью седой. Почему-то это лицо казалось мне знакомым. Не по фото и не по случайным встречам на лестнице…
Один мой приятель, в отличие от меня, обладает хорошей памятью на лица. Он говорит: бывает встретишь человека, точно знаешь, что видел его где-то и память начинает тасовать