Таймер. Федор Михайлович Шилов
коридоре и комнате был устлан обрывками тетрадей. Тех самых «тетравей», которые были так дороги нездоровому исследователю и которые так нужны были мне сейчас. Все Женькины наблюдения оказались изорванными в клочья. Некоторые листы просто поделены надвое, другие – измельчены почище, чем это мог бы сделать шредер.
– Что ж ты наделал-то, Женёк? – я опешил.
– Это не я,– он зло заблестел на меня заплаканными глазами,– это ты наделал!
– Этажа шесть дней не было, это не я,– почему-то я стал оправдываться.
– Ты под-д-дослал ко мне этого…– волнение превратило его в одно сплошное заикание: язык, губы, пальцы, руки и ноги некоторое время конвульсировали. Я, признаться, здорово перепугался.– Т-ты повослал ко мне своего з-з-знакомого… Он т-т-тут вынюхивал, выспрашивал… А эт-т-то т-т-только моё исслевование! С-с-слышишь, моё т-т-только! Ты превал меня! Превал…
Вот так. Знаю человека всего ничего, а уже – «превал». Предал, значит, в переводе с Женькиного ломаного языка.
Я прошёл на кухню. Здесь тоже валялись бумажные обрывки и куски картонных обложек с цветными рисунками.
– Что ты ел в эти дни? – Таня непременно задала бы такой вопрос. И я задал.
– Мало ел,– буркнул Женька из коридора,– нич-ч-чего не ел. Пил немного вовы. И плакал… много.
– Вовы немного, слёз много. Ох уж этот Вова,– пробормотал я, прекрасно понимая, что собеседник имел в виду «воду».
Я подошёл к несчастному парню и потрепал по косматой башке.
– Я сейчас схожу к себе, принесу еды. Ты ведь впустишь меня, когда я вернусь?
Он отвернулся, сдерживая слёзы. Губы его подрагивали.
– Жень? Ты впустишь меня, когда я снова поднимусь?
– Впущу,– не поворачиваясь бросил он.
– Вот и умница,– я хлопнул его по фланелевой коленке.
Прихватив из дома сардельки, треугольники плавленого сыра, хлеб и плитку шоколада, я вернулся в квартиру недужного парня. Женька так и сидел на полу, подгребая под себя ладонью обрывки, словно выстраивая гнездо, в котором вознамерился провести остаток дней. Иногда он поднимал пару бумажных лоскутов, проверяя: сходятся ли? И снова бросал на пол.
Пока он ел, я собрал все искалеченные записи и разложил по кучкам. Сначала просто отделил те, что ещё подлежали восстановлению от потерянных безвозвратно. Расправил изжёванные комочки с цифрами, изучил даты – так появилась новая стопка: по годам. Потом я разложил листы ещё более прицельно: в хронологической последовательности.
– Жень,– он пил чай и казался довольным жизнью,– а есть она, закономерность?
– Мальчика или вевочку хочешь? – вдруг захихикал он.
– Чего?
– Ну, когда забеременеть хотят, так велают: даты повсчитывают, повгадывают что-то.
– Ты ж не беременный, а тоже высчитываешь!
– У меня исслевование,– весомо заключил он, посасывая кусочек шоколада.
Просто проклятие какое-то: в последнее время я только и делаю, что ем сам и наблюдаю, как едят другие! С перерывами