Об известных евреях Сморгони и Сморгонщины. Маргарита Акулич
человеком «не от мира сего». Собственно, таковым он и был, как многие раввины, учителя нашего народа. Аба был «вещью в себе». Целыми днями читал и писал, переписывался со своими почитателями из США и других стран, что-то объяснял, втолковывал им, ссылался на Писание, Талмуд, комментарии к ним. И на Кропоткина, которого знал лично. Как только приехал, стал собирать вокруг себя таких же, как он, блаженных, и здесь. Я в это не вникала. Я приезжала к нему в Рамат-Ган, и он приезжал ко мне в Иерусалим, и говорил, и рассуждал, и у меня голова шла кругом. Проблем с языком у него не было – он с детства говорил на прекрасном литературном иврите с сефардским произношением. Ходил по улицам, торговцы на тель-авивском рынке отдавали ему честь, как солдаты – генералу. Он учил их правильной речи на иврите и ссылался при этом на древние источники… Он знал многие европейские языки, на всех говорил грамотно. Ему вообще было все равно, на каком языке говорить, он переходил с одного на другой совершенно свободно. Кроме романов, эссе, трактатов, статей, ради собственного удовольствия он как-то издал книжечку переводов стихов средневекового французского поэта на средневековый высокопарный иврит; сборник этот вышел в анархистском издательстве в Штатах в пятидесятых годах, и я не знаю, был ли тогда в Америке хоть кто-то, кто был способен оценить его переводы. Но его это не интересовало. Для него главным было сидеть у письменного стола. При этом за свою жизнь он пережил столько, что я, сидевшая в лагерях при англичанах, готова была бы снять перед ним шляпу, если бы ее носила. Когда он переехал жить в Израиль, я однажды отправилась с ним на ежегодную встречу ветеранов ЭЦЕЛЬ. Аба сидел-сидел, слушал-слушал, а потом встал и устроил им лекцию. Он рассуждал об отличиях понятий «революция» и «восстание», причем ссылался на свой опыт участника русских революций и подпольной работы при царском и советском режимах. У всех голова шла кругом…
Он был добрым человеком. Рассказывал об убийстве царской семьи с ужасом и отвращением. Он знал лично всех – и Ленина, и Троцкого, и Дзержинского, и всех большевиков называл бандитами. Я думаю, что власти считали его блаженным, а брата его Зеева-Вольфа – просто сумасшедшим. Крупская спасла Абу, когда однажды чекисты чуть его не расстреляли, позвонила Железному Феликсу: «если хоть один волос упадет с головы этого революционера…». Аба сам в юности был революционером, и я не хотела с ним спорить на все эти темы. Одно могу сказать – дядя боролся с идеями, а не с людьми.
Религиозным человеком он, конечно, не был, ничего решительно не соблюдал. Но при этом не был и безбожником. Он утверждал, что верующим человеком можно быть, даже если ничего формально не соблюдать. Когда он приезжал ко мне в канун субботы, я, как положено, зажигала субботние свечи, а он стоял рядом со мной, говорил «аминь» – и попутно произносил свои сентенции.
Его любимой фразой было – «ани маамин, ми-шум зэ ани каям» – «я верю, следовательно – я существую».
Уход из жизни
Кладбище Кирьят-Шауль. Израиль. Источник: https://www.wikidata.org/wiki/Q607817?uselang=ru
Уход из жизни датируется двадцать первым (или двадцать третьим) августа