Репетиция. Максим Горький
предостерегающий жест, зная, что всё, сказанное об авторе, несколько преувеличено. Но некоторые причины внушили ей, что будет тактичнее, если она промолчит, предоставив герою свободу раскрашивать автора красками всех пороков, что герой и делал со вкусом, с любовью.
Бесшумно шагая у левой кулисы, Лидочка усмехалась; ей был известен неудачный роман автора и героини, и она видела эпилог романа: малокровного мальчика, болезненно застенчивого и рассеянного, он ходил по земле, балансируя, точно акробат на канате.
– Креаторов! – шумел герой, иронически прищурив глаза и указывая правой рукою на колосники. – Ты слышишь, Иван, какова тут претензия?
Комик поощрительно засмеялся наигранным, «купеческим» смехом, а герой, щеголяя баритональными нотами, продолжал:
– Если ты – Креаторов, так ты создай для меня роль счастливого человека, да, да., – вот именно!
Режиссёр спросил в холодном тоне экзаменатора:
– Что вы называете счастьем?
– Чёрт возьми – это ясно! Это даже воробьи знают!..
Герой был бы плохим героем, не обладая честолюбием, и он обладал им в количестве, которое находил совершенно соразмерным объёму своего таланта, – товарищи его считали, что он значительно преувеличивает свой талант. Режиссёр же казался ему неумным и вредным человеком, который существует только для того, чтоб всячески стеснять вдохновение артиста. Шагнув к нему, он протянул руку так, как будто держал в ней шпагу, и начал декламировать:
– Мне опротивело играть всегда одну и ту же роль – роль страдающего человека! Гамлет или Сирано де Бержерак, Моор или «Живой труп», – я всегда страдаю…
– Займитесь торговлей галстухами, – предложил режиссёр, гордо взмахнув головою.
– Пардон, – вы шутите, как приказчик. Я говорю серьёзно: меня, артиста и человека, унижает однообразие игры. Ежедневно страдать за семьсот пятьдесят рублей в месяц…
– А каково мне всегда изображать дураков? – спросил комик и, ударом ладони выбив из мундштука снопик искр, скорчил одну из наиболее забавных гримас, которые создали ему популярность. – Меня выпускают на сцену для того, чтоб утешать зрителей: есть человек глупее вас, не беспокойтесь! А глупость никого и не беспокоит, кроме моего друга Лукина, учителя географии, да и он беспокоится по обязанностям службы, а вовсе не потому, что считает глупость вредной…
«Бытовая» болтовня комика заставила режиссёра пренебрежительно пожать плечами. Герой – негодовал:
– «Дорога избранных»! И вот мы, талантливые люди, топчемся, для развлечения публики, на этой дороге, а бездельники, любуясь, как мы безжалостно мучаем друг друга, лакомо ждут последнего стона истерзанных сердец…
– Цирк! – вставил комик. – Верно, Миша, мы для публики – акробаты. Публика – икра… Снять бы эту пьеску со сцены…
– Может быть, уже пора продолжать репетицию? – напомнила Лидочка, но никто не ответил ей.
– Я спрашиваю Лукина: «Антон, ты веришь в разум?» – «Конечно, говорит, верю, это моя