Цинковые мальчики. Светлана Алексиевич
тебя на крыльях. Душа – нет. Вода на вес золота. Я – единственная женщина.
Через две недели вызвал комбат:
– Ты будешь со мной жить…
Два месяца отбивалась. Один раз чуть гранату не бросила, в другой – за нож схватилась. Наслушалась: «Выбираешь выше звездами… Чай с маслом захочешь – сама придешь…». Никогда раньше не материлась, а тут:
– Да вали ты отсюда!
У меня мат-перемат, огрубела. Перевели в Кабул, дежурной в гостиницу. Первое время на всех зверем кидалась. Смотрели как на ненормальную.
– Чего ты бросаешься? Мы кусаться не собираемся.
А я по-другому не могла, привыкла защищаться. Позовет кто-нибудь:
– Зайди чаю попить.
– Ты меня зовешь на чашку чая или на палку чая?
Пока у меня не появился мой… Любовь? Таких слов здесь не говорят. Вот знакомит он меня со своими друзьями:
– Моя жена.
А я ему на ухо:
– Афганская?
Ехали на бэтээре… Я его собой прикрыла, но, к счастью, пуля – в люк. А он сидел спиной. Вернулись – написал жене обо мне. Два месяца не получает из дому писем.
Люблю пойти пострелять. Полностью весь магазин выпускаю одной очередью. Мне становится легче.
Одного «духа» сама убила. Выехали в горы, подышать, полюбоваться. Шорох за камнем – меня как током назад, и я – очередь. Первая. Подошла посмотреть: сильный, красивый мужчина лежал…
– С тобой можно в разведку, – сказали ребята.
Я нос задрала. Им еще понравилось, что я не полезла к нему в сумку за вещами, я взяла только пистолет. Потом они всю дорогу меня сторожили – вдруг замутит, тошнить начнет. Ничего. Тело легкое вдруг стало… Пришла, открыла холодильник и много съела, так много, что в другой раз мне бы этого на неделю хватило. Нервное расстройство. Принесли бутылку водки. Пила и не пьянела. Жуть брала: промажь я, и моя мама получила бы «груз двести».
Я хотела быть на войне, но не на этой, а на Великой Отечественной.
Откуда бралась ненависть? Очень просто. Убили товарища, а ты с ним был рядом, ел из одного котелка. Он тебе про подружку, про маму рассказывал. И вот лежит весь обгоревший. Сразу все понятно… Тут будешь стрелять до сумасшествия. Мы не привыкли думать о больших вопросах: кто это затеял? Кто виноват? Есть анекдот на эту тему… У армянского радио спрашивают: что такое политика? Армянское радио отвечает: вы слышали, как писает комар? Так политика – это еще тоньше. Пусть правительство этим занимается, а тут люди видят кровь и звереют. Чумеют… Один раз увидишь, как обгоревшая кожа сворачивается в трубочку… Точно лопнул капроновый чулок… И тебе хватит… Жуть, когда животных убивают… Расстреливали караван, он вез оружие. Людей расстреляли отдельно, ишаков – отдельно. Они одинаково молчали и ждали смерти. Раненый ишак кричал, как будто по железу – чем-то железным. Скрипуче так…
У меня здесь другое лицо, другой голос. Можете представить, какие мы здесь, если мы, девчонки, сидим и говорим такое:
– Ну и дурак! Поссорился с сержантом и ушел к «духам». Стрельнул бы – и все. Точка.