Кумач надорванный. Роман о конце перестройки. Игорь Бойков
но заинтригованные девичьи лица. Деревенские улицы вечерами были неосвещены, лишь по голосам или огонькам сигарет можно было распознать на них человека. Серёгин оставался неприметен и тих, лишь беззвучно хохотал в закушенный кулак.
Спустя пару дней он вместе с Витькой Медведевым, парнем одарённым, но задиристым и лихим, раздобыл где-то длинные крепкие шесты. Распилив их и наскоро вдвоём переделав в две пары ходуль, ночью, уже к полуночи, они подкрались к дому, в котором квартировала отличница-староста. В доме спали, свет всюду был потушен.
– Улеглись. Точно, – Медведев возбуждённо переминался, точно невыезженный конь, подпихнул Серёгина в плечо. – Ну, Ржавый…
Парни накинули на себя тайком прихваченные у квартирных хозяев белые простыни и, запрыгнув на ходули, подковыляли к двум выходящим на улицу окнам – они отчего-то предположили, что староста спит как раз в этой комнате. Оказавшись прямо напротив окон, они зажгли керосиновые лампы и, прикрыв их полами простыней на уровне груди – так, чтобы со стороны казалось, будто высоченные фигуры в белых одеяниях светятся сами собой, изнутри – принялись елозить пальцами по стеклу и надсадно подвывать в два голоса.
Однако вместо бледной, испуганно таращащей глаза отличницы в распахнувшемся окне возник разъярённый хозяин дома.
– Охренели!? – гаркнул он. – Да я сейчас ваши палки вместе с ногами переломаю!
И, высунув ручищу, ухватил Серёгина за укрытый простынёй локоть.
– Поди сюда, шутничок!
Серёгин рванулся, слетел с ходуль. Лампа, вылетев из его рук, задребезжала о стену. Потёки керосина занялись рыжеватым пламенем. Оно, чадя, зазмеилось по деревянной стене вверх, к окну.
– Т-т-твою мать! – зарычал мужик вне себя, перемахивая грузным телом через подоконник.
Сорвав с себя майку, он принялся остервенело хлопать ею по горящей стене.
– Настюха! Воду тащи! Живей! – кричал он кому-то в окно.
Во всполошенном доме всё голосило и металось, хлопали двери, громыхали падающие на пол табуреты и лавки. В соседнем дворе взорвался лаем цепной пёс.
Серёгин и Медведев, сами вусмерть напуганные, неслись по улице прочь, бросив у дома и простыни и ходули. Но пробежав сотню шагов, Медведев вдруг попал ногой в рытвину и свалился ничком.
– Ох, ты… – захрипел он, приподнимаясь на локтях и болезненно запрокидывая голову.
– Вставай! Ну! Собаку на нас спустили, – тормошил его Серёгин, ежесекундно озираясь назад.
Ему действительно мерещилось, что пёс сорвался с цепи.
Медведев, кряхтя и ругаясь, поднялся, задул сквозь разодранную ткань рукава на оголённый, влажно окровавленный на ощупь локоть.
– Ну!
Припадая на ногу, он затрусил за Серёгиным, вслед за ним свернул в какой-то закоулок, полез в щель между дровяными сараями. Дыша горячими, высохшими ртами, оба затаились, вслушиваясь в уже утихающий на улице шум.
– Сильно покорябался? – спросил Серёгин, продышав.
Медведев,