Ночью. Владимир Короленко
в детской, она на следующее утро призывала детей и няньку.
– Что у вас там было опять? – спрашивала она с выражением неудовольствия, которое огорчало всех даже больше отцовского гнева. – Никогда больше не смейте собираться у свечки! – говорила она детям и тотчас же, обратясь к няньке, прибавляла: – И вечно ты… старая.
Эти последние слова почему-то совершенно уничтожали в глазах детей смысл первого запрещения.
– Ну, что взяла, с-с-старая?! – тихо, но с чрезвычайною язвительностью дразнили они ее, возвращаясь гурьбой в детскую. Нянька сердито возражала:
– Вечно мне за вас достанется, за баловников.
– А ты зачем поймала ее в нашей комнате?
– Неправда, я ее схватила в темной, а она вырвалась.
– Ах, неправда! Вот уже неправда! – горячо протестовала Маша. – Вовсе я была уже за порогом.
Няньке приходилось сдаться, тем более что спросонок она, по совести, не могла утверждать точно, где именно схватила беглянку. Вообще разбирательство возвращало весь вопрос на почву компромисса, который опять укреплялся и который дети исполняли вообще довольно честно.
III
Теперь Вася хитрил: он показывал вид, что не будит Марка, а считает его проснувшимся.
– Знаешь, что я скажу тебе?
Но ответом был лишь вздох и сонное бормотанье. Старуха тоже бормотала в соседней комнате. Дождь все лил, хотя немного тише. Теперь яснее слышались струйки, падавшие с крыши и с водосточных труб.
Глаза Голована стали невольно обращаться к темной комнате. Он всегда удивлялся, как это девочки не боятся спать в темноте, в которой ему всегда чудились странные фигуры. Некоторые из этих фигур были ему давно знакомы и теперь начинали уже роиться, хотя еще не были видны. Казалось, пока только еще шевелится сама темнота, переполненная начинающими определяться призраками.
Тихое всхрапывание няньки вспугивало их, они вздрагивали, смешивались и исчезали, но тотчас же возникали опять, каждый раз с большею настойчивостью.
Это было очень мучительно, и Головану становилось даже легче, когда, наконец, они появлялись яснее…
Прежде других появился, как и всегда, высокий щеголеватый господин, весь в зеленом, с ослепительно белыми воротничками и манжетами. Лица у него не было, и это-то казалось особенно страшно. Кроме того, он не имел выпуклостей, а как-то странно отграничивался от темноты, как будто темная пустота просто окрасилась в зеленый цвет. Иногда же Васе казалось, что господин вырезан из зеленого и белого картона, что не мешало ему прохаживаться очень чопорно и с большою важностью «фигурять», как выражались дети, которым Вася днем передразнивал его походку.
В первые мгновения зеленый господин появлялся в глубине комнаты, чуть видный. Он проходил по круговой линии, точно его кто передвигал на пружине, скрывался в левом углу и мгновенно опять появлялся у правой стороны, чтоб опять пройти по кругу, но уже ближе и яснее. Тогда-то Вася