В когтях каменного века. Дмитрий Емец
племена врасплох, когда большинство его взрослых мужчин было на охоте. Ес-ли же они были в становище и готовы к сражению, то, как правило, нападавшим приходилось с боем отступать.
Жена вождя снова что-то зашептала ему на ухо, и тот отмахнулся от нее, как от осы. Но она продолжала что-то нашептывать мужу, то и дело показывая то на Гырку, то на Уюка.
Наконец Медвежий Клык кивнул, видимо, соглашаясь с ней, и снова встал со своего каменного кресла.
– С Лесными Людьми все решено, и хватит об этом! – заявил он, властным движением руки восстанавливая тишину. – На этом совете нам нужно решить еще один важный вопрос. Один из членов племени поднял оружие на другого и ранил его. Это грубое нарушение закона Камышовых Котов, и нарушивший его должен приговариваться к смерти либо к изгнанию.
– Кто нарушил закон? – загудели голоса. – Кто ранен?
– Ранен Уюк, сын Уа-Аяха и Гырки, а закон нарушил Агам, сын Рынны и Яргле. Выйди сюда, Агам, и ты выйди, Уюк.
Агам, опустив голову, шагнул в круг племени к костру, чувствуя устремленные на него взгляды всех собравшихся.
– Да он же подросток, ему еще две весны до обряда посвящения в мужчины! – раздалось удивленное и сочувственное восклицание какой-то женщины.
– Его отец умер не на охоте, а у костра! – прошипел кто-то из родственников Гырки.
– Яргле был храбрым воином, он в одиночку убивал зубра! – крикнула Рынна. – Он умер у костра, потому что сломал ногу, вы все это помните!
Многие действительно это помнили, но не решались выступить против вождя и мстительного Уа-Аяха, который хотел изгнания Агама.
Гырка дернула Уюка за руку и вытащила его в круг. Тот икнул и покачнулся от обжорства, держась за живот.
– Помогите, люди добрые! Бедный мой мальчик, он едва жив после ранения! – запричитала злая толстуха. – Род мой едва не пресекся сегодня, когда Агам поднял оружие на моего сына, серьезно ранив его. Только Дух Реки, которому я приношу в жертву оленьи кости, не допустил его гибели.
Уюк снова икнул и глупо улыбнулся. Жирному недорослю было неловко стоять в центре круга перед всем племенем, когда его каждую минуту дергала за руку мать.
– А ну не улыбайся, осел! Плачь! – зашипела она на него и, размазывая по лицу слезы, толкнула Уюка локтем в живот. – Покажи им свою рану!
Она подтолкнула Уюка к вождю, повернув его раненым плечом. Царапина была пустяковой, хоть Гырка и велела сыну не вытирать засохшую кровь и даже специально раздавила на ране несколько красных ягод. Но мужчины племени, неплохо разбиравшиеся в ранениях, посмеиваясь, переглядывались, понимая, что от такой царапины не умер бы даже грудной младенец, не говоря уже о мальчике шестнадцати весен, который вскоре должен пройти обряд посвящения в воины.
Но жена вождя, переглянувшись с сестрой, опять зашептала что-то мужу, и тот важно сказал:
– Да, рана серьезная, Уюк мог лишиться руки. Ее нужно прижечь. Возьмите кто-нибудь горящий уголь!
– Прижечь? Не хочу! – завопил парень, вырываясь из рук