Есть только миг. Олег Анофриев
брал: недорого, но невкусно.
По левую сторону от нашего дома возвышалась Большая Орловка, шестиэтажный дом, на углу которого находилась булочная, а дальше на повороте магазин «Обувь», где мне к первому сентября покупали «ботинки на целый год». Все остальное перешивалось из отцовских вещей.
Сколько же всего можно было увидеть из наших окон.
Вот милиционер переводит старуху через площадь. Вот опять тот же милиционер штрафует женщину за то, что та перешла площадь не в том месте.
А вот событие: какой-то пьяный, переходя площадь, разбрасывает какие-то бумажки…
Наша домработница, видя это, тут же летит к выходу и через секунду оказывается на площади и лихорадочно собирает бумажки! И только тут до меня доходит, что это деньги! Ноги в руки и… поздно – ни мужика, ни Нюры, ни денег. Зато я получаю мороженое за пять копеек в качестве взятки за молчание. Мы любили с Нюрой сидеть у окна и ждать событий.
Иногда из «Гастронома» выбегал какой-нибудь парень и пытался скрыться в ближайшей подворотне.
Следом за ним выбегал пострадавший, и, если догонял вора, начиналось самое интересное. Сначала он дубасил его чем ни попадя, потом раздавался свисток милиционера, подбегавшего к месту события, и начиналась пантомима: карманник прикрывал голову, милиционер что-то выговаривал пострадавшему, а тот тряс кулаками и бил себя в грудь, требуя справедливости и возврата кошелька или портмоне.
Кошелек, конечно, никогда не находился, милиционер, вежливо держа за шиворот виновника, вел его в отделение, а пострадавший шел сзади, подстраховывая милиционера. Каждый раз это был целый немой фильм с одинаковым концом: у ближайшей подворотни воришка ловко вырывался из рук милиционера и мгновенно исчезал в ней. Страж порядка разводил руками и всячески доказывал пострадавшему, что не надо быть ротозеем, а вор все равно никуда не денется.
И всякий раз мы с Нюрой спорили, сбежит мошенник или нет, и каждый раз он сбегал. Видимо, вести вора в отделение, составлять протокол и доказывать недоказуемое милиционеру не нравилось.
Но все это доставляло нам удовольствие только тогда, когда окна были закрыты и ничего не было слышно.
При открытых окнах было совсем не то: пропадало ощущение немого кино, – и мы, не досмотрев до конца, отходили от окна.
Сколько было разных названий площадей и улиц: Плющиха, Проточка, Новинка, Варгунихина гора, Дурновский и много других дорогих сердцу прозвищ, но самой родной и близкой оставалась Смоляга. Через эту площадь и Дурновский переулок я бегал в школу учиться и заниматься в драмкружке.
По этой площади морозным декабрем сорок первого летели обрывки газет и металась из стороны в сторону тощая борзая, потерявшая и дом и хозяина.
Через эту площадь проводили огромную шеренгу грязных и оборванных военнопленных. После которых по всему фронту шли водовозы, смывавшие всю эту дьявольскую нечисть обыкновенной хлоркой.
В день большого военного праздника по Смоляге шли танки. Много разных