Операция «Транзит». Борис Акунин
увидит Нину (в ласковые минуты он всегда звал ее «Ниной», а когда сердился – «Тоней»). И ребенка своего тоже не увидит. Но отступиться не мог, тогда он перестал бы быть собой. И как только она узнала от товарищей, что муж объявил голодовку, сразу надела черное. В знак траура по нему, по себе, по любви. Очень уж она его любила. Так сильно, что – знала – никакого мужчину больше полюбить не сможет.
Странно только, что, когда Игорь ей снился, она всегда начинала задыхаться. Это были не сладостные сны, а мучительные, и просыпалась Антонина от скрежета собственных зубов и ненавидящих рыданий. Ладно, сны – глупость. Человек за свои сны не отвечает.
Она крепко пожала приезжему руку – узкую, костлявую, сильную.
– Я получила письмо от выборгских товарищей. Хорошо, что вы приехали, товарищ Кожухов. Нам здесь не хватает таких людей, как вы.
– Каких это «таких»?
Улыбка у него была хорошая. Антонине нравилось, когда так улыбались: не во весь рот, а сдержанно. Зубоскалов, остроумцев, весельчаков она на дух не выносила. И сама улыбалась редко. Даже сыну.
– С боевым опытом. Теперь ведь придется сражаться не только словом, но и делом. Идемте, товарищам не терпится вас послушать. Расскажете, как там у нас, в России.
По легенде, «товарищ Кожухов» пробирался в Швейцарию кружным путем – через Швецию, Англию и Францию, чтобы сопровождать руководителей партии до финско-российской границы.
– Да я уж две недели как уехал. В Питере за это время много чего переменилось. Россия нынче так несется – дух перехватывает.
Он поднялся и оказался чуть ниже ростом. Большинство мужчин, обнаружив это неприятное для самолюбия обстоятельство, начинали дуться или тянуться кверху. Но Кожухов, кажется, этого даже не заметил.
– Насчет боевого опыта… – Он глядел на нее с интересом. – Товарищи говорили, что вы в свое время динамитные бомбы снаряжали. Правда или нет?
Вообще-то Антонина не любила, когда ей напоминали об эсэровском прошлом. Но решила, что ответит. С таким человеком лучше объясниться по этому скользкому поводу ясно и сразу.
– Правда. Но потом познакомилась со Стариком, и он открыл мне, что такое настоящий динамит. Знаете, как он говорит? «У эсэров истерический мазохизм, а у нас – исторический материализм».
Кожухов засмеялся, она улыбнулась.
Они пошли по дорожке, почти касаясь друг друга плечами.
Пожилой бюргер, которого Антонина чуть было не приняла за Кожухова (красноносый толстячок тоже держал в руках «Нойе цюрихер цайтунг»), теперь кормил голубей и приговаривал:
– Chum, gruu-gruu-gruu.
Поймав взгляд Антонины, добродушно тронул пегий ус, приподнял котелок.
– Hands no schon[3].
Она не ответила. Филистерская швейцарская благожелательность, цена которой медный грош, Антонину раздражала.
Среди товарищей
В старом городе
– Это социал-демократический клуб «Айнтрихт». – Женщина показала на чинное здание. По российским меркам
Приятного дня