Сила солому ломит. Артём Весёлый
господи!
– Ешь, сват, брюхо лопнет – рубашка останется.
– Хрисан-то те сродни?
– Как же, родня, на одном солнышке онучи сушили.
На столе блинов копна. Щербы блюдо с лоханку. Рыбы куча – без порток не перепрыгнешь. Пирожки по лаптю. Курники по решету. Ватрушки по колесу. Пшенники, лапшенники в масле тонут. Сметаной и медом хоть залейся. Пар в потолок… А самогону самые пустяки, высосали.
– Сухо…
– Не пеки мою кровь…
– Га-хо-хо…
– Хозяин, сухо!
– Дом у него, как вокзал, на все стороны окошки… А кони, кони, как ключи, – не удержишь! – один другого давит.
– Сынок, ни в жисть…
– Ну?
– Брали мы Киев-город… Батарея-то как начала садить по святым угодникам… Во, бат!
– Так и так, говорю… Машина, говорю, твоя, земля – моя. – Петр Часовня разглаживал по столу бумажку, ровно молниями исхлыстанную чьими-то резолюциями.
Над столом рожи жующие, плюющие, распаренные, лоснящиеся, осовелые… Буркулами ворочают туда-сюда… Растрепанные, спутанные волосы, рыбьи кости, соленая капуста и лапша в бородах… Разговоров – на воз не покладешь, на паре не увезешь.
– Сват, кровя одни…
– На дочь зятем Топорка приму.
– В улоск ряск. Взахлест арканят.
– Месь думат.
– Сроднички, ешьте, пейте.
– Дай бог не грех.
– Корова?.. От печки до стенки, три сажня…
– Давай менять… У меня – зверь, не лошадь. Воз враскат не пустит, ни-ни, по гребешку, как щука, промызнет.
В глотке: урк, урк, урк…
Бах – в ворота.
На дворе взорвался, посыпался собачий лай.
– Отец, выдь на час.
Над двором висит луна, как блин поджаристый. На дворе холодно, синё, звездно, хоть в орел играй.
– Тестюшка…
– Пррр…
– …мать.
– Не хочу ехать в ворота, разбирай плетень.
– Х-х-х-х-х…
– Живем, ровно в бирючьих когтях.
Чмок, чмок, чмок…
– Брось, Леска распрягет, йда!
– Канек-от…
– Йда, черт не нашей волости!
Кряк в два обхвата.
В дверь лезет сват:
– Масленца, што ты не семь недель…
В избе густо плещется тяжелый гам, вихрится песня, дребезг бабьего визга кроют, нахлобучивают баса.
– А-ха-ха… плохо петь – песню гадить.
– Сухо! Чем дышим?
– Вашу в душу…
– Мерси покорно.
– Раздевайся, тестюшка.
Рукавицы-то на тестюшке по собаке, шапка с челяк, тулуп из девяти овчин. Умасленная башка космата, ровно его цепной кобель рвал. Румяный, нарядный тестюшка, как бывалышный пряник городецкий. В прищуренном глазу плясала душа пьяная, русская – мягкая да масленая, хоть блин в нее макай. Довольнёшенек, дрюпнулся на лавку, лавка под ним охнула.
Разит самогонкой, овчинами, горелым маслом. Поминутно хлопают дверью – приходят, уходят. Ребятишки на полатях свои, у порога чужие. Шебутятся они больше всех.
Визг
писк
хих
гом.
Гудят пьяные голоса. Обмяклые выкрики, приговорки, рык,