Пер Гюнт: стихотворения. Генрик Ибсен

      Но лоцман вздрогнул и побледнел,

      Оставил сразу штурвал,

      На яхту прекрасную он посмотрел

      И, зло усмехнувшись, сказал:

      «Милорд и миледи! Скажу, не тая,

      Мне яхту никак не спасти,

      Здесь берег опасный, но лодка моя

      Надежна вполне и сумею я

      Сквозь рифы ее провести!»

      Вот лодка, лавируя, птицей летит,

      Минуя гряды камней,

      Но лоцмана взор как-то странно блестит,

      Становится все мрачней.

      Вот Еслинга риф и кипящий прибой,

      Вот Хеснессун перед ним, —

      Вдруг встал во весь рост норвежец седой

      И лодку пробил, как мальчишка злой,

      Ударом весла одним.

      В пробоину хлынула, пенясь, волна,

      Как хищник в жестокой борьбе,

      Но мать, помертвев, от испуга бледна,

      Ребенка прижала к себе:

      «Дитя мое, Анна!» – на этот крик,

      Как будто от сна пробудясь,

      За парус умело схватился старик,

      И лодка, как птица, вспорхнувшая вмиг,

      Крылатая, вновь понеслась.

      Их море трепало, как щепку крутя,

      Пока не швырнуло на мель,

      И снова нахлынули волны, свистя,

      В широкую черную щель.

      Тут лорд закричал: «Нам спасенья нет!

      Мы гибнем! Ко дну идем!»

      «Не бойтесь! – моряк усмехнулся в ответ, —

      Лишь раз – но тому уж с десяток лет —

      Тонула здесь лодка с зерном…»

      Тревога мелькнула у лорда в глазах,

      Мгновенно припомнил он,

      Как ползал пред ним на коленях рыбак,

      Отчаяньем ослеплен.

      «Ты взял мою жизнь! – Терье Викен

      вскричал. —

      Ты в смерти семьи виноват!

      Теперь мы сочтемся, мой час настал!»

      И тут на колени пред лоцманом стал

      Британец-аристократ.

      Но Терье стоял, на весло опершись,

      Как в юности, строен и прям,

      Глаза его странною силой зажглись

      И ветер гулял по кудрям.

      «Ты помнишь, как шел твой надменный корвет

      Победно, на всех парусах,

      Ты был и спокоен, и сыт, и одет,

      Тебя забавляло, что хлеба нет

      В убогих рыбачьих домах…

      Миледи твоя прекрасней весны

      И руки, как шелк, у нее,

      Грубей были руки моей жены,

      Но в них было счастье мое…

      Дочурка твоя синеглаза, бела,

      Кудрява, как ангелок, —

      Моя – побледней и попроще была,

      Понравиться каждому вряд ли могла,

      Но я ее нежно берег…

      Владел я сокровищем самым большим,

      Ценимым выше всего,

      Я жил, и дышал, и гордился им,

      А ты – уничтожил его!

      Но срок расквитаться с тобою настал:

      Ты тоже припомнишь сейчас,

      Как