Мастер сглаза. Андрей Жвалевский
за рукав:
– Помните, вы приводили примеры «топоров» в истории? Первый – Македонский, последний – Кеннеди? Помните?
– Какого чёрта? – слишком членораздельно произнёс Николай Николаевич, и стало очевидно, что для него это выражение – эквивалент трёхэтажного мата.
Но сейчас было не до любезностей.
– Отлично. А потом вы сказали: «Мы не всегда успевали их остановить»? Кто «мы»? Почему эти «мы» кого-то останавливали? Как они могли останавливать Александра Македонского?
В этот момент я, пожалуй, впервые понял, что нахожусь внутри воинского подразделения. Командир ещё отдавал короткие рубленые команды («Гарик – слушать, Маша – готовность»), а бойцы уже занимали места согласно штатному расписанию. Даже лица их превратились в щиты воинов армии Александра Великого: бронзовые, тяжёлые и надёжные.
– Андрей, времени мало, объясню всё потом. Обещаю. Теперь попытайтесь максимально сосредоточиться. Повторяйте за мной: шиншилла, восемнадцать, жёлтый, Голгофа… Не так! Помогайте мне! Это важно!
– Андрюша! Пожалуйста! Очень прошу! Для меня, родненький! – Это Маша? Ничего себе!
– Движение на северо-западе! Давайте в темпе! – Гарик.
– Потом! Всё потом! Всё, что угодно! Теперь важно сосредоточиться! Шиншилла, восемнадцать…
8
Судя по всему, сосредоточиться мне удалось на славу. Приходил в себя я долго и мучительно. Я даже не уверен, что приходил в себя, а не в кого-то другого. В качестве братской помощи меня били по лицу. Долго и монотонно.
Первое ощущение, которое удалось осознать, – удивление.
Вот бьют меня по физиономии, а не больно.
Ничего не больно, курица довольна.
Не хочу просыпаться. Ещё рано.
Ещё немножко, мама!
Влажная простыня.
Вот и хорошо. Простужусь, заболею.
Не пойду. Вот только куда?
В школу? На работу? В университет?
Нет, кажется, всё-таки больно. Только боль какая-то отдельная от всего остального организма.
Её можно отрезать и выкинуть.
А самому продолжать лежать.
Чем-то резко запахло.
Нос и глаза чихают и плачут.
Но они тоже отдельно.
Пусть они плачут и чихают – я ведь болен.
Дождь.
Неожиданно громкий шлепок.
Впервые боль совпала по времени с ударом.
Оказывается, у меня открыты глаза.
Я уже давно смотрю на Машу.
Она плачет, и мне от этого становится легче.
Другое лицо.
Губы говорят какие-то звуки, но они не складываются в слова.
«Шиншилла».
Господи, как башка-то трещит!
Я говорю это очень громко, но большое загорелое ухо склоняется прямо к моим губам.
Загорелое.
Это, наверное, Гарик, потому как сейчас март, а только Гарик может позволить себе солярий или Египет.
Да, сегодня февраль. 12 марта.
Я произношу дату и понимаю, что ответил на чей-то